Читать книгу "Вундеркинды - Майкл Чабон"

— Да не пугайся ты так, — сказал я. — На самом деле ты должен его украсть. А потом Ирвин предложит выкуп.

— И ты сможешь заработать немного денег. — Ирвин слегка подтолкнул сверток к тарелке Джеймса и кашлянул, стараясь скрыть улыбку. — Итак, продолжим. — Он взял свой экземпляр «Агады», мы все дружно перевернули страницу, и я увидел, как глаза Джеймса наполнились ужасом. Еще в начале церемонии он дрожащими руками перелистал книгу и сделал пометку ногтем. И вот теперь этот страшный момент настал. Он побледнел и кинул на меня умоляющий взгляд. Я похлопал его по плечу: — Давай, приятель, не трусь.

— Но я не смогу прочесть на иврите.

— Ничего. Мы знаем.

— Не спеши, — ободрила его Айрин. — Подготовься. Сделай глубокий вдох — и вперед.

Джеймс глубоко вдохнул, выдохнул и начал читать свой отрывок — список из четырех пунктов, который мы столько раз слышали в исполнении Фила Воршоу — обычно Фил торопливо бубнил слова на иврите. Джеймс выспрашивал у Ирвина, почему в этот вечер, посвященный воспоминаниям о страданиях и чудесах, он ест мацу, хрен и горькие травы и отчего сидит, откинувшись на оранжевую диванную подушку. Все члены семьи Воршоу, оставив в стороне свои бесконечные споры и ядовитые насмешки, перестали ерзать на стульях и замерли, прислушиваясь к чтению Джеймса. Он читал с выражением, старательно выговаривая каждое слово своим высоким ломающимся голосом, похожим на голос мальчика из церковного хора, словно его агада была инструкцией по применению какого-то сложного бытового прибора, который мы притащили в гостиную и теперь все вместе пытались понять, как с ним следует обращаться.

— Это было замечательно, — сказал Айрин, когда Джеймс закончил читать.

Джеймс зарделся и одарил Айрин ослепительной улыбкой, как будто они были любовниками.

— Мистер Воршоу, — начал он звенящим от возбуждения голосом.

— Зови меня Ирвин.

— Ирвин, а можно мне тоже… о, нет…

— Что, Джеймс? Что ты хотел сказать?

— А можно мне подушку, чтобы я тоже мог… э-э… возлежать.

— Принесите ему подушку, — сказал Ирвин.

Дебора поднялась со стула и направилась в дальний угол гостиной, куда были сдвинуты кресла и два дивана, заваленные грудой разноцветных подушечек. Эти раскиданные по всему дому подушечки, коврики и салфеточки, словно пласты древней породы, могли рассказать внимательному наблюдателю о разных увлечениях, одолевавших обеих дочерей Воршоу, — вслед за эпохой вязания крючком наступала эра макраме, сменившаяся затем веком кружевоплетения. Дебора вернулась с подушкой, на которой был вышит Микки-Маус с зелеными ушами и ядовито-желтыми глазами, и подсунула ее под спину Джеймсу.

— Вот так, красавчик ты наш. — Она потрепала его по щеке. Джеймс залился краской.

Ирвин приступил к ответам на поставленные вопросы. Окинув взглядом стол, за которым сидели трое корейцев, обращенная в иудаизм баптистка, один заблудший методист и один католик — человек, придерживающийся сомнительных взглядов на церковь и ее служителей, но сам, безусловно, принадлежащий к когорте мучеников, Ирвин поднял свою «Агаду» и на полном серьезе начал читать: «Когда мы томились в египетском рабстве…» Джеймс Лир внимательно следил за жестикуляцией Ирвина, который время от времени вскидывал указательный палец и покачивал им на уровне собственного уха, иногда он переводил взгляд на его седую голову, слегка подрагивающую на тощей сухой шее, и слушал ответы на свои Четыре Вопроса; на его лице была написана вселенская сосредоточенность, обычно появляющаяся на лицах сильно пьяных молодых людей, пытающихся вникнуть в суть вещей, которые не представляют для них абсолютно никакого интереса.

Затем мы по очереди начали читать историю о четырех сыновьях, об этих единокровных, но таких разных братьях: один ханжа и лицемер, другой полный тупица, третий откровенный подлец, а четвертый просто инфантильный растяпа — догадайтесь, в ком из них я узнал себя, — всю жизнь братьев критиковали и сравнивали друг с другом всякими изощренными способами, которые впоследствии были взяты на вооружение еврейскими родителями и в течение многих веков служили им настоящим пособием по воспитанию детей. Далее шел длинный пересказ трагической и по-оперному масштабной, но, насколько я мог судить, вполне типичной истории о жизни евреев в египетском рабстве, с невероятным количеством самых разных сюжетов от удивительных подвигов Иосифа до избиения еврейских младенцев. Как правило, примерно на этом месте у меня возникало желание попросить подушку и предаться моему собственному небольшому пасхальному возлежанию. Я откинулся на спинку стула, прикрыл глаза и почувствовал, что уплываю в какую-то туманную даль: я, одинокий и беззащитный, лежу на дне маленькой корзины из ивовых прутьев и под шорох прибрежного тростника ритмично покачиваюсь на волнах большой илистой реки; Египет превратился для меня в высокое лазурное небо, в злобное ворчание голодного крокодила и в звонкий смех принцессы и ее служанок, играющих на берегу, неподалеку от того места, к которому прибило мою корзину. Я почувствовал резкую боль в левом боку и распахнул глаза. Джеймс изо всех сил заехал мне локтем под ребра.

— Что? — я встрепенулся. — Моя очередь читать?

— Если тебя не затруднит, — сухо, с нескрываемой досадой в голосе бросил Ирвин. Я посмотрел на сидящую рядом жену и на всех ее родственников. «Опять под кайфом», — было написано на их лицах. В этот момент желудок Ирвина издал долгий протяжный звук, похожий на ворчание голодного крокодила, и все засмеялись. — Думаю, нам стоит немного прибавить темп, — сказал Ирвин.

Он в двух словах изложил нам историю обо всех десяти казнях египетских. Мы, соблюдая ритуал, вкусили сандвичи из мацы, затем вторая чаша была наполнена вином, Ирвин благословил напиток, и вновь Джеймс, если не считать десяти капель, пролитых в память о египтянах, на которых обрушились все эти несчастья, одним махом выпил свою чашу, после чего расплылся в счастливой улыбке, как моряк, благополучно добравшийся до родных берегов.

— Возьми яйцо, — сказал Ирвин. — Джеймс, возьми яйцо.

Наконец наступило время трапезы. Пока мы уплетали сваренные вкрутую яйца, Айрин, Мари и Эмили раскладывали по тарелкам первое блюдо: холодные скользкие куски фаршированной рыбы — рыба никогда не относилась к числу моих любимых блюд. Джеймс, упорно игнорируя предложение Ирвина разрезать рыбу, пытался разделаться со своей порцией без помощи ножа, орудуя одной лишь вилкой и немного придерживая кусок указательным пальцем левой руки.

— Это щука, — сообщил Ирвин таким обнадеживающим тоном, словно данный факт должен был придать Джеймсу сил и пробудить в нем зверский аппетит.

— Щука?!

— Хищник, — успокоил его Фил. — Живет под гнилыми корягами. Одному богу известно, чем эта рыбина питается.

Прибегнув к маленькой хитрости, Джеймс спрятал недоеденную рыбу под розовой кашицей из тертого хрена и отодвинул тарелку. Когда подали второе блюдо — восхитительно пахнущий суп с клецками из мацы, Джеймс с трудом подавил вздох облегчения.