Читать книгу "Полет аистов - Жан-Кристоф Гранже"

— Почему вы так уверены в этом?

— Я отыскал врача, делавшего вскрытие. Чернокожего доктора по фамилии Мдиае.

— Но Мдиае же пьяница! — воскликнула монахиня, рассмеявшись.

— Тогда он еще не пил.

— К чему вы клоните? Что вам сказал Мдиае по поводу хирургического вмешательства? Каковы признаки того, что убийство совершил человек?

Я склонил голову и разом выпалил:

— Вскрытие грудной клетки. Разрез хирургическим инструментом. Идеально проделанное иссечение артерий.

Я сделал паузу и посмотрел на сестру Паскаль. Ее сероватая кожа пульсировала на виске. Она поднесла к нему руку.

— Господи! Для чего понадобились все эти ужасы?

— Для того, сестра, чтобы спасти жизнь одному человеку. Сердце Филиппа Бёма пересадили его собственному отцу. Макс незадолго до этого перенес жуткий инфаркт.

— Это чудовищно… просто невозможно…

— Сестра, поверьте мне. Я недавно получил свидетельские показания Мдиае. Они во многом совпадают с тем, что я слышал в Софии по поводу Райко Николича. Эти два установленных факта говорят о том, что мы имеем дело с безумными убийцами, с отъявленными садистами. Их садизм довольно странен, потому что он — я совершенно в этом уверен — позволяет спасать человеческие жизни. Гомун стала жертвой именно таких убийц.

Сестра Паскаль покачала головой, приложив ладонь ко лбу:

— Вы безумец… вы безумец… По поводу малышки Гомун у вас нет никаких доказательств.

— Вот именно, сестра. Поэтому-то вы мне так нужны.

Миссионерка уставилась на меня. Я торопливо спросил:

— У вас есть какие-нибудь познания в хирургии?

Сестра все смотрела на меня, не понимая. Наконец она произнесла:

— Я работала в военных госпиталях, во Вьетнаме и в Камбодже. Что у вас на уме?

— Нужно извлечь тело и произвести вскрытие.

— Вы что, с ума сошли?

— Сестра, совершенно необходимо проверить мои подозрения. Только вы можете мне помочь, только вы можете мне сказать, подвергалось ли тело Гомун хирургическому вмешательству или на девушку действительно напал зверь.

Миссионерка сжала кулаки. Ее глаза отливали металлом: стальные шарики под живыми веками.

— Селение Гомун очень далеко. До него не добраться.

— Нас могут проводить.

— Никто с вами туда не пойдет. И никто не позволит осквернять могилу.

— Мы сделаем все вдвоем, сестра. Только вы и я.

— Это бесполезно. В джунглях процесс разложения идет очень быстро. Гомун похоронили около трех суток назад. К нынешнему моменту ее тело уже не что иное, как отвратительное скопление червей.

— Даже такое состояние тела не может скрыть точные разрезы, сделанные скальпелем хирурга. Достаточно будет нескольких секунд, чтобы убедиться в этом. Мы победим — вы и я. Это будет поединок страшной правды с пустыми суевериями.

— Сын мой, надеюсь, вы не забыли, с кем говорите?

— Именно поэтому я так и говорю, сестра. Мерзость мертвой плоти — ничто по сравнению с величием истины. Ведь дети Божьи страстно стремятся к свету, не так ли?

— Замолчите, богохульник.

Сестра Паскаль встала. Стул пронзительно скрипнул. Ее лицо совсем посерело, а глаза стали напоминать крохотные отметины на грифельной доске. Она произнесла: «Идемте. Прямо сейчас». Казалось, ее голос шел из самого сердца.

Она резко повернулась и что-то прокричала на санго «большому черному». Тот засуетился, носясь взад-вперед. Монахиня вытащила из-под пуловера серебряный крест на стальной цепочке. Она поцеловала его, что-то тихонько шепча. Когда она выпустила крест из рук, я заметил, что его боковая перекладина немного загнулась вниз, словно само орудие пытки не могло вынести тяжести мук Иисуса. Я тоже поднялся на ноги, но пошатнулся: я не ел целые сутки и не спал всю ночь. Моя чашка чаю так и стояла на столе. Я выпил ее залпом. «Дарджилинг» был чуть теплый и противный. Он отдавал кровью.

39

Мы шли несколько часов. Впереди Виктор, слуга сестры Паскаль, расчищал нам дорогу своим мачете. За ним шагала монахиня в пончо цвета хаки. Шествие замыкал я — сосредоточенный и готовый ко всему. Мы направлялись точно на юг. Двигались быстро и молча. Торопились, протискивались между ветвями, перелезали через поваленные стволы. У нас на пути были старые пни, извилистые корни, рассыпающиеся под ногами большие камни, смолистые ветки, подтопленные заросли, острые как нож листья. Дождь лил не переставая. Мы прошли сквозь эту смертоносную чащу, как солдаты, которые преодолевают барьер страха, когда приближаются к линии фронта. Чем дальше, тем чаще попадались болота. Когда мы по пояс проваливались в темную воду, нам казалось, что мы тонем и надежды на спасение нет.

Ни крика, ни шороха за полдня путешествия. Лесные твари замерли среди листвы или в невидимых норах. Нам только встретились три пигмея. Один из них где-то раздобыл камуфляжную рубашку и разрисовал ее черными и оранжевыми полосами. По бритому черепу ото лба к затылку у него шла полоска коротких волос, очень напоминающая гребешок индейцев-могикан. Шагавший впереди пигмей прятал под рубашкой тлеющий уголек и нес закрытую цилиндрическую корзину, сплетенную из листьев.

Сестра Паскаль обратилась к нему. Я впервые услышал, как она говорила на наречии пигмеев ака. На фоне низких нот ее голоса слышались характерные «хм-м» и долгие протяжные гласные. Ака открыл корзину и протянул ее миссионерке. Они опять заговорили. Мы неподвижно стояли под дождем, ожесточенно молотившим по нам, словно стрелок по мишеням. Листья обвисли под тяжестью капель, а вдоль стволов сверху низвергались целые водопады.

Миссионерка тихонько сказала, не поворачивая головы: «Это мед, Луи». Я наклонился над корзиной и увидел соты и пчел, вцепившихся лапками в свое добро. Я взглянул на пигмея. Он одарил меня широкой улыбкой, сверкнув заостренными зубами. Его плечи были сплошь в укусах. Мне на секунду представилось, как он карабкается на дерево, а вокруг гудят пчелы, как он пролезает между ветвями, не боясь гнева пчелиной семьи. Я вообразил, как он сует руки в дупло, в самую середину роя, и достает несколько сладких восковых лепешек.

Словно прочитав мои мысли, ака протянул мне соты: из них капал мед. Я отломил кусочек и отправил его в рот. И почувствовал изысканный, насыщенный богатый аромат. Хрупкие шестигранники раздавились, и из них вытек драгоценный нектар. Вкус был такой нежный и сладкий, что я внезапно почувствовал, как стремительно пьянею — будто хмель моментально растекся по всем внутренностям.

Еще через полчаса мы добрались до деревни маленькой Гомун. Здесь растительность выглядела по-другому. Нас больше не окружала бескрайняя непроходимая чащоба. Наоборот, лес тут рос реже и ровнее. Почти идеально ровные ряды стройных черных стволов уходили вдаль, насколько хватало глаз. Мы сделали еще несколько шагов и вошли в призрачное селение. Вокруг нас под деревьями было разбросано несколько хижин. Царила полная тишина. Это пространство среди листвы, пустое и безжизненное, странным образом напомнило мне дом Макса Бёма, когда я рылся в нем рано утром, в день отъезда — еще одно место, где поселилась смерть.