Читать книгу "История мира в 10 1/2 главах - Джулиан Барнс"

Первый щелчок, сигнализирующий о подключении к его жизни приливно-отливного механизма, Спайк Тиглер относил ко дню поездки с отцом в Китти-Хок, когда ковчега, исполняющего функции церкви, еще и в помине не было. В ту пору там было только плоское шоссе да плоское небо вверху, а если глянешь за пустую дорогу, на которой разве что где-нибудь вдалеке маячит одинокий грузовик, увидишь плоские дюны и позади них — море в легких барашках. Ровесники Спайка находили отраду в крашеных ресницах и джазе шумного города, а он нашел ее в спокойной простоте земли, моря и неба в Китти-Хоке. По крайней мере, так он сказал на очередном благотворительном обеде, устроенном в поддержку его проекта, и ему поверили, хотя в то далекое время, о котором шла речь, ни Мэри-Бет, ни Бак Вейнхарт ничего подобного от него не слыхали.

В родном городе Спайка Тиглера было много демократов и еще больше баптистов. Энтузиазм, с которым Спайк говорил о братьях Райт в воскресенье после поездки в Китти-Хок, показался кое-кому из жителей, только что посетивших церковь Святой Воды, не слишком уместным, и старая Джесси Уэйд заметила тринадцатилетнему мальчишке, что если бы Бог хотел сделать из нас летунов, он дал бы нам крылья. «А против того, чтобы мы ездили, он не возражает?» — последовал ответ, слишком быстрый, чтобы быть вежливым; при этом юнец нахально указал на заново отлакированный «паккард», на котором пожурившая его леди проехала двести ярдов до церкви, после чего Тиглер-старший заметил ему, что, кабы не воскресенье, Бог вряд ли возразил бы против хорошей затрещины, которая научила бы Спайка себя вести. Только этот разговор, не имеющий ничего общего с землей, морем и водой, и всплывал в памяти жителей Уэйдсвилла, пытавшихся припомнить, что они слыхали от Спайка Тиглера году этак в 1943-м.

Минуло два года, бомба упала на Хиросиму рановато для матери Мэри-Бет, а Спайк обнаружил, что хоть Бог и не наделил его колесами, их можно иногда занять у отца. Теплыми вечерами они с Баком Вейнхартом играли в свою игру: выезжали на проселочную дорогу и пристраивались за каким-нибудь медленно ползущим автомобилем, так что их радиатор едва не упирался тому в кузов. Потом плавно отставали, поддавали газу и проносились мимо с дружным воплем: «Жми, шеф, а то выдою!» В той же машине и примерно тогда же Спайк с налитыми надеждой глазами сказал Мэри-Бет: «Но если Бог не хотел, чтобы мы этим пользовались, зачем он нам это дал?» — слова, застопорившие дело на порядочный срок, поскольку Мэри-Бет была заметно более богобоязненна, нежели юный Спайк, да и избранный им способ ухаживания явно не принадлежал к числу самых эффективных. Однако пару недель спустя Спайк уже бормотал на заднем сиденье: «Я правда не знаю, как бы я жил без тебя, Мэри-Бет», и это оказалось аккурат то, что надо.

Вскорости Спайк исчез из Уэйдсвилла, и в городе практически ничего о нем не знали, пока не прослышали, что он в Корее: летает на реактивном «Ф-86-Сейбер» и не пускает коммунистов на ихних «МиГах» за реку Ялу. Этому повороту в судьбе Спайка предшествовал ряд событий и переживаний, не всегда логически связанных, и если представить его жизнь в виде комикса, что он иногда мысленно пытался сделать, первая картинка изображала бы, как Спайк стоит на дюнах в Китти-Хоке и смотрит в море; вторая — как он сжимает грудь покорной Мэри-Бет и думает: «Не может быть, чтобы Бог меня за это угрохал»; третья — как они с Баком Вейнхартом катаются на машине и ждут, когда загорятся первые звезды. Тут нашли бы свое отражение и его любовь к автомобилям, и патриотизм, и отчетливое сознанье того, как красит его синяя форма; но, странное дело, живее всего помнились ему сценки из самого далекого прошлого. Вот что он имел в виду, когда, объявляя в 1975-м о своем проекте, говорил насчет возвращения жизни каждого человека к своему началу. Разумеется, Спайк поступил мудро, решив не подкреплять эту общую сентенцию конкретными воспоминаниями, иначе он как минимум не дождался бы взноса от Мэри-Бет.

Покидая Уэйдсвилл, юный Тиглер оставил там не только отцовскую машину и возмущенную Мэри-Бет, но и свою веру. Хотя во время службы на флоте Спайк дисциплинированно писал во всех анкетах «баптист», он не думал ни о Божьих заповедях, ни о спасении, ни о благодати; не думал даже в те черные дни, когда один из его знакомых авиаторов — да что уж там, хороший приятель! — сыграл в ящик. Но и смерть друга не вызвала у Спайка охоты налаживать радиосвязь с Господом Богом. Он был летчиком, человеком науки, инженером. Можно признавать Бога на бумаге, так же как слушаться старших по званию, пока торчишь на базе; но момент, когда чувствуешь себя самим собой, настоящим Спай-ком Тиглером, мальчишкой, сменившим чужой автомобиль в тихой провинции на ревущий истребитель в пустом небе, наступает потом — когда взмоешь вверх и выровняешь свои серебряные крылья в прозрачном воздухе к югу от реки Ялу. Тут уж ты главный и вместе с тем совсем один. Это и есть жизнь, и подвести тебя не может никто, разве что ты сам. На носу своего «Ф-86» Спайк написал: «Жми, а то выдою!» — совет неосторожным «МиГам», которые осмелятся подпустить лейтенанта Тиглера вплотную к своему хвосту.

После войны в Корее он отправился в Военно-морскую школу летчиков-испытателей на Патаксент-ривер, Мэриленд. Когда русские вывели на орбиту первый спутник и стартовал проект «Меркурий», Спайк вызвался добровольцем, хотя какой-то голос внутри его — и голоса очень немногих его коллег снаружи — упорно твердил, что для первых полетов можно было бы взять и шимпанзе, да что там — надо было взять шимпанзе. Тебя сажали в ракету, и только, — ты представлял собой что-то вроде груза с торчащими наружу проводами, подопытный шмат мяса. Отчасти он не был расстроен тем, что не попал в первую семерку избранных, хотя от другой части был; в следующий раз он снова предложил свою кандидатуру и прошел. Фотография на первой странице «Фейетвилл обсервер» побудила Мэри-Бет простить Спайка и черкнуть ему письмецо; но поскольку его новоиспеченная жена Бетти относилась к подобным штучкам с неприязнью, он сделал вид, что забыл эту девчонку из Уэйдсвилла, и оставил письмо без ответа.

Летом 1971 года, стоя на поверхности Луны, Спайк Тиглер бросил футбольный мяч на четыреста пятьдесят ярдов. Гол! Это произошло в те полчаса, когда не нужно было выполнять никаких заданий и двое парней на Луне могли заняться чем пожелают. Что ж, Спайк всегда желал выяснить, как далеко можно зашвырнуть футбольный мяч в разреженной атмосфере, и теперь его желание исполнилось. Гол! И когда Спайк сказал, что хочет доскакать до своего мяча и забрать его, ни Центр управления, ни его напарник Бад Стомовиц возражать не стали. Спайк припустил по мертвой равнине, как заяц на роликах. С его точки зрения. Луна была довольно-таки корявой и побитой, а взбаламученная им пыль, которая медленно оседала позади, смахивала на песок с грязного пляжа. Мяч лежал за маленьким кратером. Тиглер поддал его ногой, и он скатился в сухую ложбину; затем Спайк обернулся посмотреть, куда он убежал. Лунный модуль был едва виден и казался махоньким и ненадежным — этакий игрушечный паучок с севшей батарейкой. Во время полета Спайк не предавался пустым размышлениям — рабочий график составили так, что заниматься самоанализом было некогда, — но сейчас ему пришло на ум, что их с Бадом (да еще Майка, который кружится над ними в командном модуле) отделяет от остального человечества самое большое из доступных на нынешний момент расстояний. Вчера они наблюдали восход Земли, и, несмотря на заготовленный ими к этому случаю запас шуточек, это зрелище потрясало, от него кружилась голова. Теперь он почувствовал, что стоит на самом краешке мира. Еще десять шагов, и он запросто может свалиться с кончика его крыла и полететь вверх тормашками в глубины космоса. Хотя он и понимал, что с научной точки зрения такая возможность исключена, это ощущение не проходило.