Читать книгу "Тайное становится явным - Сергей Зверев"

– Дина, хватай мешок и в баньку!

Она воскликнула с отчаянием:

– Зачем?..

Он ухмыльнулся:

– А куда еще?.. Давай, Дина, двигай, двигай, заодно и помоемся…

А сам решил подзадержаться, прояснить ситуацию. За печкой было довольно комфортно. Можно вообразить себя сверчком. Сдув труху и старую известку, пристроил «АКМ» и стал следить за развитием событий. Первый же вояка, попытавшийся перебежать участок между северной стороной «фазенды» и примыкающими к баньке кустами, получил пулю в бок и был благополучно отбуксирован за ноги. Сидящий на другом конце, за туалетом, помалкивал. Похоже, незадетых осталось четверо. Один справа, под прикрытием «удобства», двое слева, за углом (это они оттаскивали раненого). И еще один где-то. Если позади баньки, то хреновенько. Если по фронту, то нормально, потерпим. Можно попробовать прорваться. Сортир практически рядом. А схоронившийся за его стенами – далеко не храбрец.

Только что это дает при его нынешней скорости?

Туманов наклонился и сорвал растущий на затоптанной земле одуванчик. Сунул стебель в рот. Стал жевать. Противно. Зато боль в плече отступила, и о ней можно было поменьше думать.

Дальнейшая слаженность работающей против него команды вызывала только сожаление. Вероятно, нашелся связник. Он обежал вокруг дом, подал знак сидящему за «скворечником», и действовать стали одновременно, на всех флангах. Очередной смельчак выскочил из-за угла и, пустив врассыпную длинную очередь, откатился за металлический умывальник. Маневр удался. На какие-то секунды Туманов отвлекся. Этого оказалось достаточно. Стрелок возник не за сортиром, а на его крыше, откуда Туманов просматривался словно башня в чистом поле! Долго же карабкался, урод. Куда лавировать? Павел попал под перекрестный огонь и заметался. Развернулся и бросился в баньку, хотя очень того не хотел. Легко войти. Сложнее выйти.

И уже на излете, у дверей, почувствовал жалящую боль в левой голени…

Но предбанник преодолел. Упал за вторым порогом, сжал зубы и, мыча от жгучей ломоты в ноге, наставил автомат на вход. Дина кинулась к нему, что-то закудахтала.

– Уйди! – зарычал Туманов. И вовремя. Не дал покочевряжиться. Она отшатнулась, на порог легла тень. Ворвался тот самый, плечистый, белобрысый, что еще до начала баталии стоял у кабины вездехода и общался по рации. Автомат заходил ходуном. Белобрысый, охнув, вывалился на улицу. В зоне видимости остались лишь толстые подошвы его ботинок, расставленных в стороны.

– Вот теперь у нее будут проблемы… – пробормотал Павел. И не ошибся. Возмездие не замедлило прийти. Огонь открыли со всех сторон – кинжальный, крошащий дерево в клочья. Разлетелось оконце, за ним второе – в предбанник. Неправильные стены, сбитые не из бревен, как положено, а из чего попало плюс обшивка тонкой фанерой не выдерживали огня – свинцовый дождь царил на всем пространстве, превращая его в средоточие ада…

А закончился внезапно.

– Эй, уроды, выходите! – раздался призыв. А после паузы пошутили: – Гарантируем жизнь!

Дверь, стена дома и кусочек голубого неба, ограниченный перекрытием, стали покрываться сиреневой дымкой. Туманов приподнял голову – проем плясал перед глазами и безбожно расплывался. Дабы не подумали о них превратно, он медленно поднял ствол – словно штангу стальную отжал – и выстрелил в небо. Салют мальчишам. И девчатам салют.

Дина хрипло дышала. Туманов подтянулся на здоровой руке, уперся в пол здоровой ногой. Вытянул шею.

Женщину ранили в бедро… Кровь выходила толчками, упругими сгустками, пропитывая «хэбэ». Она зажимала ее рукой, но это, конечно, не помогало. Серое личико становилось белым, глаза мутнели. Он дотянулся до мешка, подтянул к животу.

– Дина, возьми бинт, перевяжись… Не снимай, мотай поверх штанов…

Говорить он не мог. Только шептал. Мир распадался на две половинки. Ту, которую он чувствовал, и ту, которую нет. Две точки – дверной проем и разбитое оконце слились в одну, и это он чувствовал. Любое движение в означенных местах подвигло бы его на быструю реакцию, и слава богу, что это его пока волновало. Что делала Дина, он не вдумывался, – она знает, что делать… Очевидно, покончив со своими чреслами, она переключилась на его раны – на ноге рвалась ткань, потом нога уплывала, что-то ее обжимало, стягивало. Боль пропадала, возгоралась снова. Потом она возилась с его плечом, а он только нервничал: мотал головой туда-сюда и ни черта не видел из-за нее.

Потом Дина прошептала:

– Живи пока, Туманов…

– Данке шон, – он благодарно коснулся ее плеча.

– Битте-дритте, дорогой, – женщина склонилась, чтобы поцеловать его, но в недоумении замерла. – Что у тебя во рту?

– Одуванчик… Травянистое растение семейства сложноцветных с желтыми цветами и семенами на пушистых волосках, разносимых ветром…

– Зачем?

Он вынул цветочек изо рта и вставил ей в нагрудный карман.

– Когда-то была красная гвоздика… Она спасала наполеоновских солдат от смертоносной пули… А тебя спасет желтый одуванчик…

– Храни меня, мой одуванчик?..

– Да, что-то в этом роде… Ты как себя чувствуешь?

– Бодро… А ты?

Павел позволил себе улыбнуться:

– Так хочется поверить, Дина, в счастливое завтра, что безудержно тянет в летаргический сон…

– Мы с тобой такие шутники, Туманов… Дошутились, кажется… Не умирай, ладно?

– Ну, знаешь ли… Мы с тобой еще поженимся, я стану мужем жены, а ты…

– Поженимся?

– Ну, не хочешь, не будем. В бреду говорю – сама понимаешь… Брак уничтожает чувство. Любовные лодки разбиваются о быт…

– Ты серьезно?

– Любовь приходит и уходит, а жена остается…

– Убью тебя когда-нибудь…

– Это точно, больше некому меня убить…

Долгое молчание.

– Скажи, Дина, тебе нравится фамилия Туманов?

Опять безмолвие. Тяжелое дыхание.

– Хорошо… Ты мне душу тронул, соловей… Не пойду я за тебя замуж… Не хочу переживать развод, детей в форточку…

Новый шквал огня прервал добропорядочную беседу. Вероятно, оставшиеся в живых собрали боеприпасы умерщвленных и раненых и решили довести дело до логического конца. Пули дырявили стены. Та, что с южной стороны, превратилась в дуршлаг, ощетинилась солнечными лучами; остальные рвались и ходили ходуном.

Полминуты – и все стихло.

– Выходить будем? – поинтересовались снаружи.

Некому было выходить. Мужчина не шевелился. Глаза у него были закрыты. Новые раны кровоточили, на старых кровь сочилась через повязки. Но помещение не стало покойницкой. Женщина подавала признаки жизни. Она была сильно контужена. В волосах блестели багровые капли (пуля срикошетила), глаза были открыты и мутны. Она зашевелилась. Со стороны могло показаться, что она пожала плечами. Волоча перебитую руку, подтянулась на здоровой и сместилась в сторону. Гримаса боли исказила лицо, но глаза ее остались белесы и невыразительны. В них не было боли. Она положила голову на грудь лежащему рядом мужчине и прошептала: