Читать книгу "От лучшего к величайшему. Как работают принципы успеха в спорте для достижения жизненных целей - Мэтью Сайед"

В течение первых 45 минут мы обсуждали триумфы и превратности судьбы, любовь, брак, славу и смерть. Оба бывших спортсмена были настолько мудры и благожелательны, насколько этого можно ожидать от двух людей за шестьдесят, имеющих репутацию глубокомысленных и хорошо понимающих самих себя. Никлаус похож на Гэндальфа, только без бороды: тоже спокойно-убедительный, человечный и несколько разбросанный в мыслях. Стюарт более быстр, более наступателен, с сильными вспышками озорства, которые сотрясают всю его худощавую фигуру.

Оба говорили о важности семьи и благодарности своим женам (каждый из моих собеседников состоит в браке более 45 лет). Высказывались об эфемерности славы и уверенности в том, что самореализоваться можно в разных сферах жизни и за пределами спорта. С милым самоуничижением говорили о том, что их карьеры после ухода из спорта вряд ли состоялись бы, если бы они не были суперзвездами. «Я не обманываюсь в том, что мог бы проектировать сейчас гольфовые поля, если бы сам не был в прошлом столь успешным игроком, – сказал Никлаус. – У меня не было бы ни одного шанса. А так все двери были для меня открыты».

Но только в своем ответе на в общем-то довольно заурядный вопрос о «срывах при решающих ударах мячом в лунку», который звучал так: «Трудно ли вообще не дать мозгу излишне волноваться за последствия ошибки?» – Никлаус вспыхнул, как факел, как будто бы подзарядился от напряжения в тысячу вольт. Вскоре к этому разговору подключился и Стюарт. При всем разнообразии их интересов эти два человека наиболее фанатично относятся к одной вещи – искусству побеждать.

«Никогда нельзя думать о негативных моментах, – вещал Никлаус, словно евангелистский проповедник, предупреждающий об опасностях безнравственности. – Я никогда об этом не думал. Я всегда рассматривал последний удар в лунку, от которого зависела победа в турнире, как предоставленную мне возможность, а не как угрозу. Это такая хитрость мышления, которой многие гольфисты не владеют».

«Всегда, когда мне предстоял последний удар в лунку с двух метров, которым я мог выиграть турнир, я был счастлив, потому что именно ради этого я напряженно работал. При этом я всегда был приятно возбужден, и, послушайте, это было такое удовольствие! Дайте мне возможность еще раз произвести этот удар!» Он даже приподнялся с кресла, чтобы подчеркнуть свою мысль. Стюарт кивал. «Здесь все дело в контроле своего разума», – добавил он.

«Вы должны выбросить из головы все негативные эмоции, потому что они мешают вам в тот момент, который определяет успех или неудачу. Ключ к победе – сохранение контроля над собой, когда растет накал происходящего. В автогонках тоже есть опасность в том, чтобы слишком зацикливаться на ситуации. В 1968 году мы потеряли четырех гонщиков подряд за четыре месяца».

Когда я спросил Стюарта – шотландца, который трижды становился чемпионом мира в соревнованиях «Формулы-1», – что заставляло его так очевидно рисковать в погоне за успехом, я еще раз был обескуражен страстностью его ответа. «98 % моих амбиций основывались на необходимости самоутвердиться, потому что я очень плохо учился в школе, – сказал он. – Школа была для меня временем боли и унижений. Только в возрасте 42 лет мне поставили диагноз “дислексия”, после того как такой тест прошли мои сыновья и было решено, что его надо пройти и мне. И тут как будто тяжелый груз свалился с моих плеч, потому что я всегда был озабочен тем, что я такой тупица».

«Однажды меня попросили прочесть текст перед классом, и я не смог – страница представилась мне просто мешаниной из слов. Я залился краской, а другие дети засмеялись. Это было так унизительно».

«Желание преодолеть чувство неполноценности, которое владело мной в школьные годы, движет мною и по сей день. Я по-прежнему не знаю алфавита. До сих пор не умею правильно читать и писать. Не знаю слов национального гимна. По-прежнему не могу прочитать “Отче наш”. Моя дислексия придала мне дополнительные силы для того, чтобы самоутвердиться».

Но можно ли воспитать в человеке амбиции? Можно ли научить его оставаться спокойным на линии старта автогонки или последнего удара в лунку в гольфе? Оба моих собеседника, послы мира в Королевском банке Шотландии, возвели глаза к небу. «Психологи! Я смеюсь над каждым из них, – сказал Никлаус. – Что они знают? Для них это все теория. Меня пытаются научить люди, которые никогда не играли в гольф».

«Как могут они учить Тайгера (Вудса), или Фила (Микельсона), или Ретифа (Гусена) игре? Все это человек должен постичь сам».

Что думает Никлаус о Вудсе, единственном человеке, который может оспорить его статус величайшего гольфиста? Не питает ли он втайне надежды на то, что его соотечественник, выигравший 12 крупнейших мировых турниров, вдруг остановится и позволит рекорду Никлауса 18 турниров остаться непревзойденным? Хотя ранее Никлаус заявлял, что рекорды на то и существуют, чтобы их били, он признает, что инстинктивно испытывает настороженность по отношению к претенденту на его трон.

«Конечно, я предпочел бы, чтобы мой рекорд остался нетронутым, – сказал он, вдруг став похожим скорее на грозного гризли, чем на Золотого медведя[35]. – Я не праздную, когда Тайгер записывает очередную победу на свой счет». Как считают и многие другие великие спортсмены, включая и Стюарта, пугающий соперников инстинкт состязательности Никлауса может сравниться только с его искренностью.

Мартина Навратилова

2 июля 2007 года

В жизни Мартины Навратиловой было так много проб и ошибок, так много несправедливостей и жестокостей, радикальных перемен и личных трансформаций, что представляется вполне естественным рассматривать судьбу этой спортсменки как перманентный революционный процесс. Каждый год – новая философская концепция, каждый месяц – новый вызов, каждый день – потенциальный жизненный водораздел.

Таков и один из летних дней 1975 года, когда 18-летняя Навратилова идет по берегу реки Бероунки в ее родном городе Ржевнице рядом с приемным отцом, с глазами, полными слез, и сердцем, трепещущим от страха. Ее расцветающая карьера находится под угрозой, исходящей от Теннисной ассоциации Чехословакии, контролируемой коммунистическими властями страны, и она мучительно размышляет над вопросом о том, остаться ли ей в Америке на предстоящем Открытом первенстве США.

Решение для нее критически трудное. Эмиграция в Америку может означать, что она никогда больше не увидит родину, ее семья будет подвергаться преследованиям, она будет одна в чужой стране. Ее приемный отец советует ей сделать выбор в пользу побега – может быть, ее последний шанс, – но умоляет ни слова никому не говорить, иначе тайная полиция нападет на след.

Несколькими днями позже она сидит взаперти в кабинете на самом верхнем этаже штаб-квартиры Службы иммиграции и натурализации в Нижнем Манхэттене и подписывает бумаги, которые документально скрепят одно из самых известных бегств спортсменов на Запад во времена холодной войны.

Таким был и осенний день 1975 года, когда Навратилова наконец окончательно определяется со своей сексуальной ориентацией, проснувшись рядом с женщиной и сказав себе: «ОК, судя по всему, я лесбиянка. Моя жизнь станет гораздо сложнее. Я могу потерять каких-то спонсоров. От меня могут отвернуться некоторые болельщики. Но я не буду отрицать саму себя, мою подлинную природу». Спустя шесть лет нью-йоркская газета Daily News после интервью с Навратиловой публикует сенсацию о ее гомосексуальности, что ставит под угрозу только набирающие силу женские турниры АТР и разъяряет консервативную Америку.