Читать книгу "Радость жизни - Эмиль Золя"

С этого дня в душе его наряду с ужасом небытия, бездну которого разверзла перед ним смерть матери, вновь пробудилась страсть к Луизе. Вероятно, он никогда не забывал ее, но влечение это дремало в его душе под покровом скорби; и достаточно было частицы ее одежды, чтобы образ девушки вновь ожил перед ним и как бы овеял его теплотой своего дыхания. Оставаясь один, он вынимал перчатку, вдыхал ее аромат и целовал, воображая, будто держит девушку в объятиях, прильнув губами к ее затылку. Вечно взвинченные нервы, нездоровое возбуждение, постоянное безделье — все обостряло это страстное опьянение. То были настоящие оргии, в которых истощались его силы. Эти приступы вызывали острое недовольство собой, и все же он снова и снова возвращался к этой тайной страсти, не в силах устоять. Настроение его стало еще мрачнее, и он порой грубо обращался с кузиной, как бы вымещая на ней злобу за свое бессилие. Полина никак не возбуждала его физически, и он не раз убегал от нее среди веселой, спокойной беседы, чтобы предаться наедине своему пороку, погрузившись в жгучие воспоминания о другой. Затем он спускался из своей комнаты с чувством отвращения к жизни.

За один месяц Лазар до того изменился, что Полина приходила в отчаяние и часто по ночам не могла сомкнуть глаз. Днем она еще бодрилась и проводила время в хлопотах по хозяйству, кроткая и деятельная, как всегда. Но вечером, запершись у себя в комнате, она давала волю своему горю; мужество покидало ее, и она плакала, как беспомощный ребенок. Теперь уж у нее не оставалось никакой надежды: доброта ее с каждым днем терпела все новые поражения. Неужели это правда? Одной доброты, оказывается, мало; можно любить человека — и все-таки быть неспособной дать ему счастье. Она видела, что кузен несчастлив, и, может быть, по ее вине. Но потом в глубине ее души наряду с сомнениями появился страх перед враждебным влиянием соперницы. Долгое время Полина старалась объяснить черную меланхолию Лазара недавней кончиной матери; но теперь она вспомнила о Луизе; эту мысль, появившуюся на другой же день после смерти г-жи Шанто, Полина сначала прогнала, гордая верой в силу своей любви, но каждый вечер сомнения просыпались вновь, терзая ее сердце.

Теперь эти мысли неотвязно преследовали Полину. Поставив свечу на ночной столик, она садилась на край постели, не в силах снять платье. Веселье, которое она поддерживала в себе с утра, рассудительность и терпение — все это давило ее, словно непосильный груз. День за днем текли с унылым однообразием, омраченные тоской Лазара, от которой страдал весь дом. К чему все усилия казаться веселой, если она уже не может осветить и согреть этот любимый уголок? В ее ушах снова звучали жестокие слова, вырвавшиеся как-то у Лазара: они живут слишком одиноко. И она винила себя в том, что из ревности всех устраняет. Полина не произносила имени Луизы, она не хотела и думать о ней и все-таки видела перед собой ее миловидное личико, вспоминала, как Луиза забавляла Лазара своей кокетливой томностью, как он оживлялся, заслышав шелест ее платья. Минуты шли, а Полина не в силах была отогнать ее образ. О да, Лазар ждет эту девушку, и ничего не стоит его исцелить: надо только привезти Луизу сюда. И каждый вечер, затворившись у себя наверху, в изнеможении присев на край постели, Полина снова и снова видела образ Луизы и терзалась при мысли, что счастье ее близких находится, может быть, в руках другой.

Иногда все в ней возмущалось. Она вставала с постели и, задыхаясь, распахивала окно. Всматриваясь в беспросветный мрак, нависший над морем, и слушая его ропот, она проводила у окна долгие часы, подставляя разгоряченную грудь дыханию морского ветра, не в силах уснуть. Нет, она не вынесет такого унижения, не потерпит возвращения этой девушки! Разве она не застала их в объятиях друг друга? Разве это не гнусное предательство — целоваться здесь, подле нее, в соседней комнате, в доме, который она привыкла считать своим? Такой низости простить нельзя; свести их снова значило бы потакать подобным поступкам. Ожившие воспоминания вновь разжигали в душе Полины ревнивую злобу, и, уронив голову на обнаженные руки, прижавшись к ним губами, она заглушала свои рыдания. Надвигалась ночь. Ветер обвевал шею девушки, трепал волосы, но не мог успокоить гневно кипящую кровь. Между тем даже во время таких приступов возмущения глубоко в душе Полины шла глухая, упорная борьба между добротой и страстью. Кроткий, будто чужой голос настойчиво шептал ей о радости отречения, о счастье пожертвовать собою для других. Ей хотелось заставить замолчать этот голос: такое самоотречение, граничащее с низостью, просто глупо. И все же она невольно прислушивалась к нему и вскоре уже не могла ему противиться. Мало-помалу она узнавала свой собственный голос, убеждавший ее: что значат твои страдания, если те, кого ты любишь, будут счастливы? Она всхлипывала все тише, прислушиваясь к шуму волн во мраке, обессиленная, больная, но все не сдавалась.

Как-то ночью она легла в постель, долго проплакав у окна. Потушив свечу и лежа во мраке с широко открытыми глазами, она пришла вдруг к твердому решению: завтра, как только встанет, она заставит дядю написать письмо Луизе и пригласить ее провести несколько недель в Бонвиле. Полине казалось, что ничего не может быть естественнее и проще. Она тотчас заснула таким крепким сном, каким не спала уже много недель. Но на следующее утро, когда она сошла к завтраку и увидела дядю и Лазара за семейным столом, а перед ними три чашки молока на своих обычных местах, она вдруг почувствовала, что задыхается, что от всей ее решимости не осталось и следа.

— Ты ничего не ешь, — заметил Шанто. — Что с тобой?

— Со мной? Ничего, — отвечала Полина. — Напротив, я сегодня спала сном праведника.

При виде Лазара в ней возобновилась прежняя борьба. Он ел молча, заранее утомленный начинающимся днем, который ему предстояло пережить. И у нее не хватало сил уступить Лазара другой. Мысль, что им завладеет другая и станет утешать своими ласками, была ей невыносима. Однако, когда Лазар вышел из комнаты, Полина решила осуществить свое намерение.

— Ну, как твои руки, не хуже сегодня? — обратилась она к дяде.

Тот посмотрел на свои опухшие кисти и с трудом пошевелил пальцами.

— Пожалуй, нет, — ответил он. — Правая даже как будто шевелится чуть-чуть лучше… Если придет аббат, можно будет сыграть партию в шашки.

Помолчав немного, он прибавил:

— А почему ты спрашиваешь?

Полина втайне надеялась, что Шанто не сможет писать. Она покраснела и малодушно отложила письмо на завтра, пробормотав:

— Да просто так! Хотела знать, как ты себя чувствуешь.

С этого дня она потеряла покой. Наплакавшись вволю в своей комнате, Полина брала себя в руки и клялась, что на другой же день утром продиктует дяде письмо. Но как только начиналась ее повседневная жизнь среди тех, кого она так любила, силы покидали ее. Когда она резала хлеб Лазару или отдавала служанке чистить его обувь, все эти мелкие, незначительные подробности семейной жизни ранили ей сердце. Как счастливо можно было бы жить среди привычных домашних забот! К чему вводить в семью чужую женщину? Зачем ломать мирный строй жизни, к которому все они так привыкли за многие годы? И при мысли, что настанет день, когда не она отрежет Лазару хлеба, не она будет заботиться о его платье, Полину охватывало отчаяние, она чувствовала, что долгожданное счастье рушится. Эти терзания не прекращались и во время всех ее хозяйственных забот и отравляли ей жизнь, целиком посвященную семье.