Читать книгу "Мартлет и Змей - Владимир Торин"

Джона звали Вепрем. Танкреда величали Змеем. И почему ему достался Волк? Быть может, потому что Олаф Бремер больше всего любил судить или, так сказать, «грызть» людей. Именно в эти мгновения он чувствовал свою полнейшую безнаказанность и будто бы даже на толстых, вывернутых, как у лягушки, губах ощущал сладкий привкус власти, который ему ранее никак не давали попробовать сперва Джон, а после и Танкред. Этот случай не стал исключением…

Был полдень, за окнами ратуши привычно гудела рыночная толпа. В кабинете градоначальника находились несколько человек. Сам он был облачен в камзол вишневого бархата и гордо восседал за столом. На груди Олафа покоилась большая золотая цепь с ключом от города – символом власти бургомистра Теальского. Присутствовал здесь и секретарь, стоявший у своей конторки по левую сторону от стола со свитком, баночкой чернил и гусиными перьями, готовый немедля записать приговор. За высоким креслом Олафа Бремера топтался обвинитель, Тернер Норт, уважаемый и почетный член торговой гильдии Теала, человек грузный и багровый – и пусть сейчас было довольно прохладно, с его широкого лоснящегося лба градом струился пот. Глядя на господина Норта, можно было смело предположить, что это вовсе и не человек в необъятном темно-зеленом камзоле, а всего лишь причудливый большой бурдюк, полный воды, из которого торчат две ножки, ручки и пробка лысеющей головы. И бурдюк этот к тому же протекает…

Кроме того, в кабинете находился сержант из седьмой роты городской стражи, в чьи обязанности сейчас входило охранять преступников, удерживая их от побега и не позволяя им сквернословить в присутствии его светлости. Ну и, само собой, прямо напротив стола градоправителя стояли и сами упомянутые злокозненные личности. Их было двое.

– Проходимцы! – едва ли не исходя пеной и постоянно обтирая лицо платочком, пыхтя нашептывал господин Норт. – Мерзавцы! Головорезы!

Мальчишки стояли перед ним, понурив головы и опустив плечи. Старший оборванец выглядел лет на одиннадцать, а младший – на семь. Одежда на них была явно с чужого плеча, поскольку рубахи доходили каждому до коленей и напоминали туники, перепоясанные грубой пеньковой веревкой. Чумазые лица были заплаканы, а немытые волосы торчали во все стороны. От них мерзко воняло помойной канавой, и Олаф даже презрительно сморщил нос.

– Да, теперь я вижу, что они и впрямь закоренелые преступники, – заключил его светлость бургомистр. – Лишь взглянув на них, мои сомнения тут же рассеялись. Я вам верю, господин Норт. Они поистине способны на то ужасное злодеяние, за которое их теперь судят.

– Но мы не… – начал было старший оборванец.

– Молчать! – рявкнул бургомистр, кивнув стражнику, что стоял за спинами обвиняемых, положив ладони им на плечи.

Повинуясь приказу, воин нехотя отвесил мальчишке, посмевшему прекословить его светлости, несильный подзатыльник. Парнишка заскулил и ненавидяще взглянул на обидчика.

Сердце солдата дрогнуло – конечно же, он не хотел всего этого: бывший ранее всегда честным с собой и окружающими стражник Вельт Гримен в звании сержанта всей своей сутью был против того, что здесь сейчас происходило, но не решался и слова сказать. Все из городской стражи знали: гнев нового бургомистра воспламеняется с легкостью сухого ивняка и всегда может перекинуться на любого. Еще неизвестно, чего бы лишился Гримен, рискни он испытать судьбу: всего лишь жалованья, звания сержанта или же жизни. О худшем – том, что могут сделать что-нибудь ужасное с его семьей, – он и думать не хотел, старательно придушивая в себе воспоминания о том, как именно он поднялся по служебной лестнице. Его предшественника, третьего сержанта седьмой роты, помнится, выловили из колодца на площади Брун. Поговаривали, что тот всего лишь услышал нечто такое, что его отнюдь не касалось. Уточнять и докапываться до правды сержант Вельт Гримен не желал. Он ценил и крошечное жалованье, и даже свое новое звание, прибавившее еще пять тенриев и дополнительный выходной, но больше всего он попросту боялся за собственную жизнь и благополучие близких. Поэтому сейчас он, присутствуя при подобной откровенной несправедливости и неприкрытой неправде, просто стоял, отведя глаза в сторону, и старался ни о чем не задумываться, кроме выполнения своих прямых обязанностей – беспрекословного подчинения его сиятельству бургомистру. А после… когда все закончится, он пойдет в «Ощипанный Перепел», что на углу улиц Хеттина и Роука, и закажет большую кружку мутного и горького «Веселого Билли», а потом еще и еще одну. И будет их выпивать, заливая хмельное пойло отнюдь не себе в рот, а в клыкастую пасть совести, пока та не опьянеет и не перестанет его терзать.

Бургомистр тем временем продолжал свой спектакль:

– Вы, два мерзких проходимца, обвиняетесь в деянии столь ужасном, что даже каменоломни будут для вас слишком легким наказанием. Как вы посмели совершить подобное в стенах славного города Теала?! И не где-либо, а на рыночной площади, подумать только, под самими окнами ратуши! Можно сказать, прямо в моем доме! Да за такое вы ответите с лихвой, грязные щенки! – Олаф замолчал, с усмешкой следя за реакцией чумазых детей. Младший от страха взял за руку старшего. Оба молчали. – У вас есть что добавить, господин Норт?

Тернер Норт, владелец овощной лавки «Норт и сыновья» – довольно странное название, если учесть, что сыновей у него никогда не было, – толстый и низкорослый, точно перекормленный гном, высвободил обширный подбородок из воротника камзола, расстегнув верхнюю пуговицу, и надрывно произнес:

– Ваша светлость, вы ведь понимаете, что моей чести был нанесен непоправимый урон. Да их злодейство для меня во сто крат хуже и мучительней, нежели если бы они похитили мою супругу, эту злобную ведьму Маргарет. Если отправить их на каменоломни, то скоро даже самый последний каторжник будет знать об унижении Норта с улицы Перцев. И теперь, господин бургомистр, я уповаю только на вашу справедливость и неуемное желание воздать моим мучителям по заслугам, как того требует закон.

– Что ж, закон есть закон, верно, господа? – усмехнулся Олаф, поглаживая увесистый мешочек с золотом, полученный незадолго до этого. – Господин секретарь, пишите: «Сим по злодеянию ужасному, яко же можно сравнить только с предательством и прихвостничеством короне, именем светлого бургомистра Теальского присуждается обвиняемым… эээ… Джеймсу и Томасу Фертени смертная казнь через повешение…»

Младший мальчик заплакал, его старший брат сжал зубы – уличная жизнь приучила его танцевать на лезвии ножа, но при этом самым строгим ее законом было требование: «Когда острая грань, по которой ты идешь, заканчивается, не оборачивайся, гордо сплюнь и, высоко подняв голову, шагай вперед». Оборванец так и сделал: сплюнул на дорогой красный ковер кабинета бургомистра и поднял голову, крепко сжав ладонь брата в своей, чтобы тот понял, что младший здесь не один, – с ним Джеймс Фертени, который никогда его не давал в обиду, а Джеймс Фертени не боится!

Олаф Бремер не оценил уличной чести маленького бродяжки. Он не смог сохранить свою показную величественную непринужденность, диктуемую ему положением, а резко поднялся из-за стола и лично отвесил мальчишке сильную пощечину тыльной стороной ладони, разбив бедняге губу. Сержант Вельт Гримен отвернулся, зажмурив глаза, искренне опасаясь того, что, если он сейчас лишь взглянет на градоначальника или этих детей, его рука сама выхватит меч, и тогда он проучит этого выродка, носившего бархатный камзол бургомистра и золотую цепь с ключом города на груди. Солдат знал, что в таком случае он спасет многих от жестоких приговоров и безжалостности Олафа Бремера, но понимал, что при этом ему недолго останется жить. Гримен продолжал бездействовать.