Читать книгу "Знамя Победы - Борис Макаров"

– И как таких земля носит… Ребенка малого бросить и за алкашом вонючим в черную дыру провалиться… По пьяни все, по пьяни. Еще до замужества к рюмке прикладывалась, а уж последние два года в стакан как в омут нырнула и вынырнуть не смогла… Бедняжка моя, беззащитная… Хорошо еще, что Бог тебя уберег. Здоровой родилась…

Рано проснулась Марийка. За окном серо. В комнате темно. Даже на стеклах узоры морозные не видны. А может, и узоров нет. Хоть и холодно еще – по календарю весна началась. Холодно – хорошо. Даже еще неделю назад на горе снега мало было. Пригреет – растает. А вдруг уже растаял? Ну ничего, тогда можно по льду Серебрянки покататься. Серебрянка речка маленькая, мелкая, до дна промерзает.

Девчонки и мальчишки с ноября по май по речке катаются. Кто на коньках, кто на самокатах, кто на санках, а кто и просто – на валенках и сапогах своих. Главное – они с папой кататься будут. Главное – с папой…

Лежит Марийка, на окно, никак не светлеющее, смотрит – о папе, о маме, о Сережке, о Витьке Герасимове, о тете Поле, о себе, о черных дырах думает…

Что это за черные дыры такие, Марийка немного знает. Еще в четвертом классе их тогдашняя учительница и классная руководительница Софья Сергеевна, которую они по привычке часто мамой называли, рассказывала о том, что в космосе, далеко-далеко за тучами и даже за луной, за звездами, есть страшные черные дыры. Эти дыры большие-пребольшие, черные-пречерные. И они, как огромные рты космических ненасытных чудовищ, хватают все, что рядом с ними появляется, и проглатывают безвозвратно. Плывет, например, по зеленым космическим волнам живая золотая звездочка – золотая рыбка. Золотым хвостиком помахивает, золотыми плавничками покачивает. На радость всем, кто ее видит, плывет… А черная дыра пасть свою распахнет: «Ам!» И нет золотой рыбки – золотой звездочки. И чьей-то радости…

Черные дыры всегда все самое доброе, светлое, радостное проглатывают – убивают.

По телевизору видела Марийка черные дыры. Вращаются они в каком-то зловещем тумане или дыму – жертвы свои подкарауливают, ждут. Попадет им в пасть космический корабль, на котором космонавты-герои в чужие миры за знаниями, за новыми открытиями летят, и «Ам!» – страшно!..

Все съедают, проглатывают черные дыры – даже мысли, даже мечты человеческие.

А недавно люди и на земле черные дыры обнаружили. По телевизору много раз показывали.

…Идут сотни, тысячи людей за каким-то страшным безглазым, безликим чудищем. На человека чудище похоже и от этого еще страшнее кажется. Молча идут. Не улыбаются. Не кричат. Не смеются… И вдруг перед ними черная дыра, наполненная бутылками водочными, разверзается и люди так же молча, без слез, без криков, в нее сыплются и под бутылками скрываются. Сотни, тысячи людей тонут, исчезают под бутылками, в бутылках водочных, и новые сотни, тысячи за погибшими идут следом…

Как открываются черные дыры у людей, внутри людей, Марийка не видела и не знает. Но слышала и слышит о них, о черных дырах, у людей и внутри людей много раз и чуть ли не каждый день.

Называть пьянство, запой черной дырой в селе стали с посыла местного охотоведа Михаила Петровича Шустакова. Михаил Петрович был честным, добрым, трудолюбивым человеком. Ветеран Великой Отечественной войны, морской пехотинец, он сражался с фашистами под Москвой и Сталинградом. Сражался отважно. Под Москвой немецкого полковника в плен взял. Под Сталинградом два танка подбил. И быть бы ему Героем Советского Союза, если бы умел держать язык за зубами да похитрее был…

…Под Сталинградом после боя, в котором Михаил Петрович немцев двух танков лишил, вызвали его в штаб полковой.

Приполз. В Сталинграде мало ходили, больше ползали. Снайперы каждый квадратный сантиметр сожженной земли под прицелом держали.

– Молодец, матрос Шустаков. Ловко ты с танками фашистскими разделался. Расскажи-ка нам, как это тебе удалось гансов поганых поджарить и самому живому остаться?

– По пьянке, товарищ полковник, по пьянке, – ответил Шустаков.

– Как так? – нахмурился полковник. В штабе корреспондент фронтовой газеты находился, и полковнику ответ отважного морпеха не по душе пришелся. Оно и понятно: какому командиру свой полк или какое другое подразделение не с той стороны показать хочется, с какой ее обычно корреспонденты показывать любили. – Как так?!

– Перед боем нам, как всегда, спирта по две нормы выдали. К тому же у меня старый запасец имелся. Вижу, на нашу траншею танк ползет. Труханул. Полфляги принял, гранату в руки – навстречу ему. Ребята сзади огоньком поддерживают, пехоту отсекают. Полыхнул первый танк, я флягу прикончил, а тут из-за первого второй выползает. Шлепнул его и сразу сам отключился. Потом наши говорили: «Мы думали, тебя убили. Подошли после боя прибрать, проститься, ты «Расцветали яблони и груши…» поешь – вдрабадан, в лохмотья упился.

– Ты конечно же в тот момент, когда на танк с гранатами шел, о товарище Сталине думал… – говорит полковник, а сам одним глазом на Шустакова, другим на корреспондента смотрит.

– Это вы насчет спирта, товарищ полковник? Зачем же товарищу Сталину какой-то глоток спирта оставлять? У него там, поди, этого добра – вин и спиртов всяких – хватает. Пей – не хочу…

– О, да ты и сейчас пьян, Шустаков. Какую белиберду несешь… Под трибунал захотел?!

– Так точно, пьян, товарищ полковник. Не каждый день рядового бойца в штаб вызывают. Побаивался. Вот и глотнул пару глоточков.

– Пошел вон, Шустаков! И скажи командиру роты, пусть он тебя своей властью накажет.

– Есть! Пусть он меня своей властью накажет.

На этом награждение геройского матроса Михаила Петровича Шустакова закончилось.

… – Хорошо еще тогда отделался, – вспоминал много-много позже Михаил Петрович. – Могло все действительно трибуналом закончиться. Куда только пьянка человека не заведет…

Ну да Бог с ними, с наградами. Самая высокая награда для тех, кто с войны живым вернулся, – жизнь. Честно признаться, мы там, на передовой, в аду кромешном, иногда раненым завидовали. Руку, ногу потерял – и совесть чиста: за Родину кровь пролил, и дорога, что к смерти вела, к жизни вернула. Впереди не дни и годы в траншейной грязи, слякоти, в снегу, во льду, на крови настоянных, кровью замешенных, – дом родной, мать, жена, дети, невеста… Вместо зла и ненависти – любовь и забота…

Те же, кому не везло попадать под пули и осколки, а потом уходить, уползать, уезжать в тыл, те же, кому не повезло, в конце концов, попасть под пули и осколки так, чтобы враз отмучиться и укрыться от всего ужаса войны, от ежечасного, ежеминутного ожидания смерти, что хуже самой смерти, – держались, не сходили с ума в немалой степени благодаря водке. Выпьешь залпом кружку, остудишь снежком губы и на бомбу, летящую с неба, не как на жаворонка, но уже не закрывая глаза смотришь.

Выпьешь перед атакой за себя и за того парня, который несколько минут назад с тобой рядом в окопе стоял, а сейчас с дыркой во лбу на дне его лежит, стиснешь зубы покрепче и пошел вперед в полный рост – как матросу, как русскому солдату положено, пошел.