Читать книгу "Наука логики. Том 2 - Георг Гегель"

Раз выражение «идея» резервируется для обозначения объективного или реального понятия и его отличают от самого понятия, а еще больше – от простого представления, то следует, далее, еще в большей мере отвергнуть ту оценку идеи, согласно которой ее принимают за нечто лишь недействительное и об истинных мыслях говорят, что «это – только идеи». Если мысли суть нечто лишь субъективное и случайное, то они, разумеется, не имеют никакой дальнейшей ценности, но они в этом отношении стоят не ниже временных и случайных действительностей, которые равным образом не имеют никакой дальнейшей ценности, помимо ценности случайностей и явлений. Если же полагают, что идея, наоборот, не имеет ценности истины потому, что она, мол, в отношении явлений трансцендентна, что ей не может быть дан в чувственном мире совпадающий с нею предмет[86], то это – странное недоразумение, ибо идее здесь отказывают в объективной значимости потому, что ей, дескать, недостает того, что составляет собой явление, неистинное бытие объективного мира. В отношении практических идей Кант признаёт, что «нельзя найти ничего более вредного и более недостойного для философа, чем вульгарная ссылка на якобы противоречащий идее опыт. Самого этого опыта не существовало бы, если бы, например, государственные учреждения были устроены в свое время сообразно идеям и грубые понятия, господствующие вместо этих идей именно на том основании, что они почерпнуты из опыта, не сделали бы тщетными все добрые намерения»[87]. Кант смотрит на идею, как на нечто необходимое, как на цель стремлений, которая должна быть выдвинута как прообраз некоторого максимума и к которой следует стремиться все больше и больше приблизить состояние действительности.

Но так как у нас в качестве результата получился тот вывод, что идея есть единство понятия и объективности, иначе говоря – истина, то ее надлежит рассматривать не только как некоторую цель стремлений, к которой следует приближаться, но которая сама всегда остается некоторого рода потусторонним, а так, что все действительное имеет бытие лишь постольку, поскольку оно имеет внутри себя идею и выражает ее. Предмет, объективный и субъективный мир, не только должны вообще совпадать[88] с идеей, но сами суть совпадение понятия и реальности; реальность, не соответствующая понятию, есть только явление, субъективное, случайное, произвольное, которое не есть истина. Когда говорят, что в опыте мы не находим ни одного такого предмета, который вполне совпадал бы с идеей, то последняя противопоставляется действительному как некоторый субъективный масштаб. Но что поистине представляет собой некоторое действительное, если его понятие в нем не находится и его объективность вовсе не соответствует этому понятию, – этого никто не может сказать, ибо такое действительное было бы ничто. В механическом и химическом объекте, равно как и в бездуховном (geistlos) субъекте и в духе, сознающем лишь конечное, а не свою сущность, понятие, которое они имеют в себе сообразно их различной природе, существует, правда, не в своей собственной свободной форме. Но они могут быть вообще чем-то истинным лишь постольку, поскольку они суть соединение их понятия и реальности, их души и их тела. Такие целые, как государство, церковь, перестают существовать, когда разрушается единство их понятия и их реальности; человек (и живое вообще) мертв, когда в нем отделились друг от друга душа и тело. Мертвая природа – механический и химический мир (если именно мы будем понимать под мертвым неорганическую природу; в противном случае это слово не имело бы никакого положительного значения), – если ее разделяют на ее понятие и на ее реальность, есть только субъективная абстракция некоторой мыслимой формы и некоторой бесформенной материи. Дух, который не был бы идеей, единством самого понятия с собой, понятием, имеющим своею реальностью само понятие, был бы мертвым, лишенным духа духом, материальным объектом.

Бытие достигло значения истины, так как идея есть единство понятия и реальности; бытием обладает теперь, следовательно, лишь то, что представляет собой идею. Поэтому конечные вещи конечны постольку, поскольку они не имеют реальности своего понятия полностью в них же самих, а нуждаются для этого в других, – или, скажем наоборот, поскольку они предполагаются как объекты и тем самым содержат в себе понятие как некоторое внешнее определение. Самым высоким из того, чего они достигают со стороны этой конечности, является внешняя целесообразность. То обстоятельство, что действительные вещи не совпадают (kongruieren) с идеей, есть аспект их конечности, неистинности, по которому они суть объекты и каждая, сообразно своей различной сфере и в присущих объективности отношениях, определена механически, химически или некоторой внешней целью. Возможность того, что идея не вполне обработала свою реальность, не полностью подчинила ее понятию, покоится на том, что сама она обладает ограниченным содержанием, на том, что, как бы существенно она ни была единством понятия и реальности, она столь же существенно есть также и их различие; ибо только объект есть непосредственное, т. е. лишь в-себе-сущее единство; а если бы какой-нибудь предмет, например государство, вовсе не соответствовал своей идее, т. е. лучше сказать, если бы какое-нибудь государство ни в какой мере не было идеей государства, если бы его реальность, которою являются самосознательные индивидуумы, совершенно не соответствовала понятию, то это означало бы, что тут отделились друг от друга его душа и его тело; первая отлетела бы в отрешенные сферы мысли, а последнее распалось бы на отдельные индивидуальности. Но так как понятие государства столь существенно составляет их природу, то это понятие имеет в них бытие как столь могущественное движущее начало, что они вынуждены переводить его в реальность (хотя бы только в форме внешней целесообразности) и мириться с его существованием в данном его виде, или в противном случае им пришлось бы погибнуть. Самое плохое государство, реальность которого менее всего соответствует понятию, поскольку оно еще существует, все еще есть идея; индивидуумы все еще повинуются некоторому власть имущему понятию.

Но идея имеет не только более общий смысл истинногобытия, единства понятия и реальности, но и более определенный смысл единства субъективного понятия и объективности. Ведь понятие как таковое само уже есть тождество себя и реальности; ибо неопределенное выражение «реальность» не означает вообще ничего другого, кроме определенного бытия; а последним понятие обладает в своей особенности и единичности. Далее, объективность равным образом есть вышедшее из своей определенности в тождество, слившееся с самим собой, тотальное понятие. В субъективности определенность или различие понятия есть некоторая видимость, которая непосредственно снята и вернулась обратно в для-себя-бытие или отрицательное единство, есть присущий субъекту предикат, а в объективности определенность положена как непосредственная тотальность, как внешнее целое. Идея теперь обнаружила себя как понятие, снова освободившееся от той непосредственности, в которую оно было погружено в объекте, освободившееся, чтобы обрести свою субъективность, и отличающее себя от своей объективности, которая, однако, вместе с тем определена им самим и имеет свою субстанциальность лишь в этом понятии. Это тождество было поэтому справедливо определено как субъект-объект[89]; оно есть в такой же мере формальное или субъективное понятие, в какой и объект как таковой. Но это следует понимать более определенным образом. Понятие, достигнув поистине своей реальности, есть абсолютное суждение, субъект которого, как соотносящееся с собой отрицательное единство, отличает себя от своей объективности и есть ее в-себе-и-для-себя-бытие, но существенно соотносится с нею через самого себя и есть поэтому самоцель и стремление; объективности же именно в силу этого субъект не имеет непосредственно в самом себе; будь это так, субъект был бы лишь потерянной в объективность тотальностью объекта как такового; на самом же деле его объективность есть реализация цели, объективность, положенная деятельностью цели, объективность, которая как положенность имеет свое существование и свою форму лишь как проникнутые ее субъектом. Как объективность, она имеет в себе момент внешности понятия и образует собой поэтому вообще сторону конечности, изменчивости и явления, находящую, однако, свою гибель в возвращении обратно в отрицательное единство понятия; та отрицательность, в силу которой ее безразличная внеположность обнаруживает себя чем-то несущественным и положенностью, есть само понятие. Поэтому идея, несмотря на эту объективность, безоговорочно проста и имматериальна; ибо внешность имеет бытие лишь как определенная понятием и вобрана в отрицательное единство понятия; поскольку идея существует как безразличная внешность, она не только отдана вообще во власть механизма, но имеет бытие лишь как нечто преходящее и неистинное. Следовательно, хотя идея имеет свою реальность в некоторой материальности, последняя все же не есть некоторое абстрактное бытие, самостоятельно существующее по отношению к понятию, а выступает только как становление, через отрицательность безразличного бытия, как простая определенность понятия.