Читать книгу "Мы, домовые - Далия Трускиновская"

– А если я всего этого не сделаю? Что тогда со мной станет? – спросил Тимофей Игнатьевич.

– А то и станет, что сперва соседи на тебя косо начнут смотреть. А потом… потом сна, пожалуй, лишишься. Я же говорю – она в своей книжке сильные слова вычитала. И ты всю жизнь помнить будешь, что должен поступить по ее слову, и с того начнешь сохнуть…

– Вот этого не надо! – воскликнул Тимофей Игнатьевич. Как всякий домовой в годах, он придавал большое значение дородству и сытому виду. – А попроще ничего нет?

– Есть наговор на пряник. Это твоей хозяйке в баню идти надо, париться, в поту пряник омочить да наговорить, потом тому ироду подбросить. Да только кто теперь эти пряники ест?

– Может, пиццу взять?

– Ага! Вот ты ее и уговаривай идти с пиццей в парную! А я погляжу, сколь это у тебя ловко получается!

Бабке Бахтеяровна перечислила еще несколько изощренных колдовских способов привязать беглого жениха. Но все они показались Тимофею Игнатьевичу уж больно обременительны.

– А что, коли он, жених, и вовсе того не стоит? – вдруг догадался спросить вконец расстроенный домовой.

– И такое случается, – согласилась бабка Бахтеяровна.

– Девка, Настенька, у меня разумница, домовитая, заботливая… дородная! – решительно приврал Тимофей Игнатьевич. – А что, коли тот каверзник – пьяница, куряка, бездельник, врунишка?

– Что же твоя разумница с таким сокровищем связалась? – законно подивилась бабка Бахтеяровна. – Что врунишка – это, похоже, так… А ты, Псой Архипович, вот что сделай. Ты его выследи и разберись, что за человек. Теперь мужики не те, что прежде, пошли. Порядка не понимают. От них и у домовых смута завелась. Сказывали, где-то за Мичуринским проспектом домовой дедушка девку на грех подбил, а жениться не захотел, сбежал. Ты подумай, Псой Архипыч, в наши молодые годы слыхано ли такое было?…

– Вроде не припомню, – буркнул домовой. – Так что мужики?! Теперь иная девка сама мужика на грех подобьет и запросто облапошит! Лишь бы в богатое хозяйство попасть! Мужик и пискнуть не успел, как глядь – уже и жениться требуют!

Бабка Бахтеяровна как-то странно поглядела и, еще того страннее, хмыкнула.

– Ищи, значит, того прохвоста, – велела она, – а как найдешь – приходи вдругорядь с полным докладом. Где живет, как живет, есть ли там свой домовой дедушка. Тогда и подумаем, как тут быть.

– А точно придумаешь?

– Еще и не в таких переплетах побывала! – гордо сказала бабка Бахтеяровна.

* * *

Ночью Тимофей Игнатьевич полез в хозяйкин блокнот с телефонными номерами. И безнадежно в нем запутался.

Иные номера сопровождались лишь именем, иные – лишь фамилией, иные вовсе никакого сопровождения не имели. Домовой крепко задумался. Он стал вспоминать хозяйкины звонки – и оказалось, что поименно-то она лишь женщин называла. Жаловалась ли женщинам – он вспомнить не мог, хотя вроде бы должна. Раз обиженная домовиха голосит о своей беде на всю округу, то и человеческой бабе, наверно, полагается поступать точно так же…

А вот безнадежные попытки пробиться на некий вдруг оглохший и онемевший номер Тимофей Игнатьевич помнил.

Он зашел с иного конца. Что он вообще знал о хозяйке? Настя, страшненькая, но о порядке понятие имеет. Работает где-то. Зарабатывает хорошо – вон, дорогие конфеты к челобитной приложила. Подружки к ней в гости не бегают – по крайней мере, ни одной Тимофей Игнатьевич пока не видел.

Уж не удастся ли что-то разнюхать у нее на работе?

Мысль забраться в хозяйкину сумку и, подпоров подкладку, там спрятаться была несуразна до крайности. Такое Тимофею Игнатьевичу и смолоду, когда служил подручным, и в ум бы не взошло. Но от такого тяжкого испытания, как челобитная, его мозги заработали совсем иначе, чем полагалось бы мозгам пожилого и почтенного домового дедушки.

Если не выполнить просьбу – то опять нужно собирать мешок, со слезами прощаясь с нажитыми имуществами, и искать нового места. Ведь соседи-то насторожились – ждут, любопытствуют, как новичок с важным делом управится.

– А шиш вам! – сказал вслух Тимофей Игнатьевич. И решительно полез в сумку.

Он оборудовал себе за подкладкой убежище, притащил туда еды, пузырек с водой, и там же лег спать, полагая проснуться от каких-либо важных разговоров уже на рабочем месте хозяйки.

От всех волнений домового сморил крепчайший сон. И лишь ближе к обеду продрал он глаза и, как это с ним в последнее время бывало, сочно чихнул.

За стенками сумки взвизгнули, и Тимофей Игнатьевич запоздало зажал себе нос и рот. Но чих, как назло, накатил яростный, он чихнул вдругорядь – и услышал взвизг, а также топоток. Кто-то на каблучках выметнулся из комнаты, а похоже, что стук шел в четыре каблука.

Тимофей Игнатьевич высунулся из сумки и увидел маленькую комнату, увидел два письменных стола с компьютерами, календари на стенах, а еще – вешалку со всяким загадочным тряпьем.

Чих не унимался. Сообразив, что перепуганные девчонки – а что бежать метнулись именно девчонки, он не сомневался, старые бабы так взвизгивать не умеют, – могут позвать кого-то взрослого, чтобы вытряхнул сумку, Тимофей Игнатьевич выскочил и заметался по гладкому столу. За всю свою жизнь он ни разу не допустил, чтобы люди его увидели, и сейчас торопливо высматривал убежище.

На углу стояло сооружение из нескольких черных поддонов, друг на дружку косо поставленных, и в них лежали бумаги. Места для домового вполне хватило бы, и он шмыгнул в самый нижний. Но проскочил слишком глубоко. Оказалось, сооружение одним краем нависло над полом, и вот теперь вместе с Тимофеем Игнатьевичем оно шумно грохнулось и уже на полу развалилось.

Потирая отбитый бок, Тимофей Игнатьевич выполз из-под черного поддона и кинулся было за шкаф, но метко пущенная металлическая палочка сбила его и уложила на пол кверху задом.

– Лежать и не двигаться! – услышал он звонкий голосок.

– Свои! – проворчал он в ответ, обрадовавшись, что и в этом стерильном пространстве домовые водятся.

– Лежать, – более чем уверенно повторил голосок. – Своих тут нет, это тебе не дом.

– А что?

– Это – офис! – с преогромной гордостью сообщил голосок.

Тимофей Игнатьевич призадумался. Если есть крыша, пол и потолок – стало быть, дом.

– Хватит баловаться, паренек, – обратился он со всей возможной любезностью. – Сбегай-ка за домовым дедушкой, если имеется.

И, повернувшись на бок, он увидел наконец собеседника.

Тот был невелик, но блестящ до рези в глазах. Очевидно, смазал шерстку чем-то этаким, и не только смазал, но и расчесал в клеточку. По тельцу клеточка получилась очень даже четкая, а ближе к морде топорщилась и заворачивалась против роста самым несуразным образом.

– Я тебе не паренек, я – младший офисный! – заявил юный домовой, по виду – еще даже до того не доросший, чтобы проситься в подручные.