Читать книгу "Фотография из Люцерна - Уильям Байер"

Сейчас многое мне становится ясно: название «Орлиное гнездо», которое Шанталь выбрала для лофта; заметки на полях книг про склонность Гитлера к сексуальным извращениям; рассуждения на полях биографии Лу Саломе…

После обеда мы неспешно пьем кофе. И я осмеливаюсь заговорить о зацикленности Шанталь на фотографии из Люцерна.

Ева кивает.

– В наши дни ее сюжет кажется почти невинным, верно? Шанталь видела то, чего не замечала я, – а когда она поняла, что в основе рисунка Гитлера лежит люцернское фото, чуть с ума не сошла. Что это значит? Почему? Какова история той, первой постановки; что за неосознанные побуждения заставили трех участников съемки принять странные позы и смотреть в объектив с непонятным выражением на лицах? Великолепный снимок; возможно, все еще непонятый. Рассуждать об этом – истинное удовольствие.

Я рассказываю про интерпретацию доктора Мод. Ева внимательно слушает.

– У вас замечательный врач, – заключает она. – Именно так и было. Нельзя забывать, что фото было сделано задолго до того, как Фрейд открыл роль подсознательного. Позируя в ателье, они вряд ли отдавали себе отчет в том, какие скрытые побуждения ими руководят.

– Вы знаете, что Шанталь изготовила свой собственный вариант снимка?

– Да, она мне его присылала. Написала, что процесс съемок ей очень понравился. По-моему, это был своего рода акт преклонения с ее стороны. Приняв ту же позу, что и Лу, Шанталь заявляла о себе нечто важное. – У Евы влажнеют глаза. – Я тогда подумала, что она чрезвычайно эффектно выглядит. Великолепная современная интерпретация оригинала. А еще подумала, что снимок демонстрирует ее немалый талант к искусству фотографии. Если бы Шанталь не погибла, она стала бы изумительным фотографом, я совершенно уверена. Возможно, она именно в этом и специализировалась бы – в интерпретации знаменитых фотографий прошлого. Мне больно думать о том, сколько прекрасных работ она могла бы сделать.

Мы возвращаемся в отель, и я рассказываю, что копия фотографии из Люцерна стоит рядом с моим компьютером, и я поглядываю на нее во время работы. Ева замедляет шаг и остро на меня смотрит.

– В письме вы упоминаете пьесу о Шанталь. Надо понимать, вы уже начали?

Я киваю.

– Жить и работать там, где раньше жила и работала она… Возможно, вы сочтете меня безумной, но порой во время работы я чувствую, что рядом со мной витает ее дух. Психотерапевт заявила, что я одержима образом Шанталь и излишне увлечена и поглощена новым проектом. А я на это ответила, что одержимость – единственно возможный путь для творчества. По крайней мере, иначе я не умею.

– Не думаю, что вы безумны, Тесс. И не думаю, что в одержимости есть что-то плохое.

Я говорю Еве, что хочу понимать Шанталь лучше, чем понимаю сейчас.

– Вы прояснили для меня многое, – говорю я, – однако Шанталь по-прежнему кажется мне загадкой. Я не про повседневную жизнь, а про чувства, эмоции и мысли. Когда я пытаюсь представить себе ее личность, меня словно затягивает внутрь калейдоскопа: каждый раз картинка другая. Возникает множество вопросов.

Что она на самом деле ощущала, проводя сеансы с клиентами? Кроме любовных отношений с вами и дружбы с Рысью и Джошем, кто еще играл в ее жизни важную роль? Были ли у нее любовники? Если да, то кто? Мужчины, женщины, те и другие? Было ли ее стремление заново воссоздать фотографию из Люцерна только желанием повторить произведение искусства – или она тем самым проигрывала свою личную психодраму? И, само собой, последнее – кто ее убил и почему? – Я перевожу дыхание. – Есть кое-что еще, что я намерена включить в свою пьесу: моя собственная одержимость ее одержимостью. Я даже представляю, какой будет первая строчка: «Позвольте рассказать, как я переехала в лофт, который прежде занимала профессиональная доминатрикс…»

– О, мне нравится! – восклицает Ева. – Я бы непременно купила билет на ваше представление.

Я решаю рассказать ей все, что знаю о полицейском расследовании, не делясь, впрочем, характером отношений между мной и Скарпачи.

– Он хороший детектив, очень ответственный. Он стремится найти того, кто убил Шанталь. Полагает, что убийца – один из ее клиентов, работает с подозреваемыми.

– Надеюсь, он найдет, – серьезно говорит Ева. – Не могу думать о том, что убийца останется безнаказанным.

Мы в молчании возвращаемся в отель. В вестибюле Ева поворачивается ко мне.

– Сколько еще вы будете в Нью-Йорке?

– Ночь, день и еще ночь.

– То есть завтра в первой половине дня вы свободны? – Я киваю. – Утром у меня встреча. Полагаю, вам будет интересно поприсутствовать. Человек, с которым я намерена увидеться, имеет очень своеобразную репутацию. Пожалуйста, подождите в баре, я ему сейчас позвоню. Я приду через пару минут и сообщу, согласился ли он.

В баре пусто. Я сажусь, заказываю коньяк, откидываюсь на спинку стула и обдумываю невероятные несколько часов, которые провела с Евой и ее историями. Она поведала мне многое из того, о чем я не знала, дала ключи к пониманию Шанталь и ее навязчивых идей. Эти детали расцветят мою пьесу яркими красками.

В голову приходит поразительная мысль: чем больше я узнаю о Шанталь, тем меньше ее понимаю. И что истинный герой моей пьесы не человек, а история поиска и осмысления.

Теперь я вижу замысел целиком. Огромное пространство, лабиринт, через который я, искатель, поведу за собой публику. Поиск и начнется с люцернской фотографии, и завершится ею. Одна за другой тайны получат свое разъяснение, а вопросы найдут ответы. Однако в конце драматического конфликта все равно останется загадка, загадка женской судьбы.

В бар заходит Ева. Она улыбается.

– Все отлично. Встречаемся здесь, в девять утра. Я заказала автомобиль. Завтра расскажу подробнее.

И вот мы в арендованном лимузине едем в Вудсайд, район Квинса.

– Предстоит встреча с человеком по имени Квентин Сомс, – сообщает Ева, – хотя обычно я таких людей избегаю. В Нью-Йорк я прилетела из-за него. Слышали имя?

Я качаю головой.

– Он называет себя «ниспровергателем Фрейда». Таких много, он просто самый известный. Они считают Фрейда мошенником и помешаны на желании это доказать. Перекапывают книги регистрации старых гостиниц, ищут людей, чьи родственники у него лечились, страшно гордятся, если удается обнаружить хотя бы крошечное пятнышко грязи, даже если это всем давно известно: например, что у Фрейда был роман со свояченицей или в юности гомосексуальная связь с Вильгельмом Флайсом. Но Сомс, он ведет блог, жаждет добыть нечто погорячей. Последнее время его заклинило на мысли, что между Фрейдом и Гитлером существовала связь.

Вся эта ерунда опирается на абсурдное утверждение, что в доме Фрейда висела одна из дрянных акварелей Гитлера. На психоаналитической конференции показывали документальный фильм: якобы они регулярно сталкивались, когда Гитлер совершал дневной моцион, а Фрейд отправлялся за утренней газетой. Сталкивались – и обменивались поклонами.