Читать книгу "Чужая жизнь - Елена Долгопят"

Темно. Ночь. Машина притулилась на той стороне у тротуара. Музыка бухает и ахает. Мать бы сказала: бедные соседи.

Выпила Верка пиво. Пожалела, что взяла только одну бутылку. Можно бы и сходить, да нет, нет. Жарко. И запах гари ото всего, от собственных волос. Прокатили две машины, одна за другой, такси. Света в салонах нет, окна опущены, смех, говор. И третье такси. Смех, говор.

Сидит Верка.

Музыки вроде бы уже и не слышно. Ничего. Ни ползвука. Глухо. Шаги.

Ба, Колька. Прямо по дороге рассекает, по обочине, и руками размахивает.

Верка его не окликнула, не шелохнулась. Прошел, и слава богу. Воздух тяжелый, хотя место открытое. Гаражи на той стороне, а за ними уже поле.

Верка легла на лавку навзничь, руки за голову заложила, ноги согнула в коленях. Собака подошла, обнюхала.

– Иди, – повелела Верка.

Ушла. Животные Верку всегда слушались. Признавали.

Шаги. Колька. Возвращается. Не пустой. Пакет в руке, вдруг с пивом.

Верка свистнула. Негромко. Но Колька услышал, остановился, насторожился. Приблизился, заглянул под навес.

– Пиво?

Раскрыл пакет. Хлеб.

– Вер, а чего ты? Пойдем ко мне.

– В толпу не хочу.

– А нет толпы, свалили все. У Димона самолет или поезд, не помню, провожать, короче.

– Поезд, наверно. «Сапсан».

– Наверно.

– А кому ты хлеб тащишь?

– Отцу. Приедет после смены, поест, он без хлеба ничего не ест, даже кашу.

– И мороженое с хлебом?

– Мороженое не любит. Пошли, Вер, там больше никого.

– Еда есть еще?

– Полно. Мать, знаешь, сколько всего: салаты, пироги, мясо.

– А волшебный тортик?

– Это пожрали.

– Ну, даже не знаю, я думала тортиком соблазниться.

– Верочка, а ты пирогом соблазнись, там, знаешь, какой пирог! Лимонный!

– А чего ж его не прикончили?

– А я придержал. На утро. В спокойной обстановке.

Верка посидела на лавке, покачала ногой. Колька стоял, как проситель, ждал.

– А кофе?

– Есть! Настоящий. У меня кофемашина. Я тебе такой сварю, ни в одном кафе!

Верка усмехнулась, встала и пошла маленькой улицей. Колька, как раб, как пес, – поспевал по обочине.

– Отца боишься?

– Чего? Нет.

– Хлеб ему побежал покупать.

– Что мне, трудно? Я отца понимаю. Ему достается. И матери. Я их жалею.

– Ты, Колька, хороший человек.

– Я? Нет. Но я стараюсь.

– А я не стараюсь.

– У тебя и так выходит, без стараний.

– Не знаю. Я не заморачиваюсь.

Дом Колькин стоял в глубине участка, за вишневыми деревьями.

В распахнутых окнах – глухая тьма. И вдруг вспыхнул свет. Верка и Колька замерли у калитки.

– Кто там? – прошептал Колька.

– Может, родители? – прошептала Верка.

– Да нет. Как? Зачем?

– А чего ты окна не затворил? Как-то это на тебя не похоже. Такой основательный человек, вдумчивый, за хлебом пошел для папы, и вдруг окна.

– Да я думал проветрить, надымили.

– Сейчас такой воздух, что не проветришь.

– Сейчас как раз ничего воздух.

Хрупкий стеклянный звяк донесся из открытого окна.

– Интересно, – сказала Верка.

Отворила калитку и направилась неслышными шагами по траве к окну. И в это самое время в раме освещенного окна показался парень. Рот его лоснился и жевал, глаза на широкоскулом лице щурились. Стоял он спокойно, развернув могучие плечи.

– Кабан, – сказал Колька.

– А, – сказал парень. – Вот ты где.

И узкими острыми глазами резанул Верку.

Еды и вправду была пропасть. Мать Колькина расстаралась. Смололи много, и столько же осталось, если не больше.

Колька выложил хлеб, Кабан вынул складной нож с широким бесшумным лезвием, настрогал враз буханку и принялся уминать с хлебом и подтаявший холодец, и оливье, и селедку под шубой, и соленья, и картошку, отваренную целиком. Водку Колька принес ледяную из холодильника, и Кабан опрокинул одну стопку, и другую, ей вслед. Подливал и Верке, она не отказывалась. Колька пил безжизненный яблочный сок из кружки с Гагариным.

Знакомство было короткое. Колька представил:

– Вера, одноклассница. Кабан, то есть Серёжа, вместе работаем.

– И как тебя лучше называть, Кабан или Серёжа?

Вел он себя свободно.

– Почему я опоздал, – сказал Кабан, с хрустом пожирая острую корейскую морковь. – Подарок искал. Бутылку не купишь – трезвенник; а чего ты любишь, не знаю. Ну, думаю, может, рубашку тебе купить, всяко пригодится. Потом думаю, да что я, девчонка, рубашки дарить, подарю тебе тысячу рублей и купи себе сам, что хочешь. Что и делаю. Держи. Владей.

– Спасибо.

И Колька подобрал выложенную Кабаном тысячную бумажку, свернул и упрятал в карман летних светлых брюк.

– Долго же ты думал, – заметила Верка.

– Нет. Думал я быстро. Но много. Потому что возник вопрос номер два – в чем идти. Девушки будут. Хотелось понравиться. Так что я побрился и почистил зубы, принял душ. Но что надеть – не придумал. На улице не продохнешь, дома не продохнешь, в машине та же хрень. В то же время напялить шорты и майку – косяк. Рубашка с коротким рукавом. Это мысль. Но у меня нет рубашки с коротким рукавом. Тащиться в магазин? Ладно. Брюки. Какие-нибудь летние. У меня нет. Шорты и джинсы. Есть еще костюм в полоску, но это уже на похороны, причем на мои. Время шло, я злился, магазин закрылся. Решил, так и надо, не пойду никуда. Народу полно, все чужие, все незнакомые, кроме, понятно, именинника. Твое здоровье, друг. Включил телевизор, залег на диван, смотрю какую-то муть, засыпаю и просыпаюсь практически вечером. Думаю, как странно прошел день. И зачем я здесь лежу? Хочу к людям, и какая разница, в шортах я или при галстуке. Которого, к слову, у меня нет. И я, как вы понимаете, еду. Подхожу к дому и слышу великую тишь. Что странно. Окна все открыты, за окнами тьма. Туда ли я притащился? Стучу в дверь. Тихо. А пахнет из открытых окон сытно. А я голодный. Дай, думаю, хоть взгляну, что там.

– Здоров ты языком молоть, – сказала Верка.

– Исключительно под действием алкоголя.

И Кабан налили себе еще стопочку, и Верке налил стопочку. Колька смотрел на Кабана с восторгом, а на Верку со страхом и обожанием.