Читать книгу "Проклятая сабля крымского хана - Ольга Баскова"

— Какими деньгами платишь?

Акинфий не растерялся тогда, нашелся:

— Все твои, матушка, и мы твои, и работа наша твоя, и серебро, и деньги.

Обо всем этом вспомнил Акинфий, когда ехал в золоченой карете с дворянским гербом, позади которой на запятках стояли два гайдука, по родному городу. Не додумалась тогда императрица прислать кого с проверкой… И по-прежнему чеканилась в подземельях фальшивая монета, рекой лился неучтенный сплав. И будет литься. В государстве его ценят — кому придет в голову Демидовых-то потревожить? Так что старьевщик зря боялся. Не грозит ему ни гибель, ни разорение. Тем более от такой красавицы… Акинфий любовно погладил рукоятку сабли.

Карета притормозила у огромного особняка на набережной, почти в самом центре Тулы, настоящего каменного дворца, равного которому не было в городе. Слуга помог Акинфию выйти из кареты, и промышленник прошел в дом, щедро украшенный золотом и серебром, обставленный дорогой мебелью. Стены были обиты красным бархатом, и на них красовались дорогие картины известных мастеров фламандской живописи. Заморские растения толстыми зелеными стволами обвивали лестницы и окна, а в серебряных и золотых клетках, на удивление гостям, заводили песни заморские птицы, прыгали обезьяны и другие диковинные животные. Акинфий Никитич любовно прикоснулся к клетке с большим зелено-желтым попугаем Карлом, привезенным откуда-то из Африки, почмокал тонкими губами и проговорил:

— Ну, здравствуй, разбойник.

— Здравствуй, разбойник, — отозвался Карл в ответ, поглядывая на него красноватой бусинкой глаза. Демидов расхохотался, сунул палец в клетку, дав попугаю немного покусать ноготь, потом, оглядевшись по сторонам и убедившись, что в огромной комнате никого нет, сунул под мышку сегодняшнюю покупку, подошел к шкафу, заполненному книгами в дорогих кожаных обложках с золотом, открыл дверцу, отодвинул книги на второй полке, обнажив маленький рычажок, нажал на него, и шкаф отъехал в сторону, будто по мановению волшебной палочки. В стене показалось отверстие, и рослый Акинфий нырнул в него, прихватив свечу с маленького мраморного столика. Гладкие ступени вели в подземелье, и Демидов, вытянув вперед руку, стал спускаться вниз. Пламя осветило огромные кладовые за железными решетками. Всего лишь несколько доверенных человек знали, что главная изюминка демидовского дома — не бросающаяся в глаза роскошь, а подвалы с кладовыми, заполненными чугуном, медью и другими металлами. Акинфий подошел к полупустой комнате, предназначенной для хранения ценностей. В большой костяной шкатулке покоились старинные кольца, диадема, некогда украшавшая голову французской принцессы, цепи, принадлежавшие потомку рыцарского ордена, и многое другое. Большой футляр из красного дерева с шелковой подкладкой пустовал. Когда-то Акинфий приобрел его у того же старьевщика, приобрел просто так — вдруг когда-нибудь пригодится. И он пригодился для такого сокровища, равного которому нет во всем мире. Демидов осторожно освободил саблю из рогожи и положил в футляр. Теперь ее место здесь. И ни одна живая душа не узнает о его покупке. Промышленник не мог объяснить, зачем хочет скрыть саблю от посторонних глаз. В конце концов, он не украл ее, а честно приобрел, заплатив немалые деньги. Кроме того, и хозяина оружия, Девлет Гирея, давно не было на свете, уж больше ста лет. Скорее всего дело было в том, что Акинфий один хотел владеть сокровищем. Не дай бог, узнают наследники… Никому он не доверял. Поднеся свечу к рукоятке, украшенной драгоценными камнями, он полюбовался игрой света, потом захлопнул крышку футляра, вышел из кладовой, провернув с лязгом ключ в замке, и начал подниматься наверх, думая о том, что день, вопреки его ожиданиям, прошел удачно.

Глава 46
Наши дни. Тульская область

— Я не дам тебе умереть. — Андрей снял с нее одно одеяло, выложил им дно тележки, поднял легкую, как перо, женщину, осторожно положил на одеяло и прикрыл другим. Ноги Жанны свесились вниз, голова упала на борт тележки. Он сунул ей под голову еще одно одеяло, пристроил рядом рюкзак с остатками еды и футляр с саблей и покатил тележку вперед по дороге, израненной рытвинами. Когда-то по ней ходили грузовики, трактора, но теперь она была такая же брошенная, как и деревенька. Ломакин вышел на берег реки, стараясь привлечь внимание одинокого рыбака, но все по-прежнему было безлюдно. Жанна то и дело просила пить, потом потеряла сознание. Плача, размазывая кулаком слезы по грязному лицу, Андрей бежал, собрав все силы, но спасти женщину ему не удалось. Она умерла, как только начало смеркаться. Истощенный организм не оказал никакого сопротивления инфекции. Плачущий Ломакин достал саперную лопату, предусмотрительно прихваченную для похода, и вырыл неподалеку от реки под огромной березой могилу. Потом положил туда измученное тело, поцеловал еще теплые губы и торопливо, рывками, забросал могилу комьями земли. На месте не оказалось большого камня, который можно было поставить на холмик как надгробную плиту, и он накрыл могилу еловыми ветками. Немного постояв у свежего холма, мужчина произнес: «Прощай» — и, не оглядываясь, пошел прочь от страшного места, продолжая катить тележку впереди себя.

Глава 47
1733 год. Санкт-Петербург

Акинфий вспоминал игру в карты с Анной Иоанновной всегда с улыбкой и не ведал не гадал, что императрица тоже не забывает о ней. Страдавшая от одиночества и поэтому полюбившая сплетни, она окружила себя соглядатаями, которые сообщали, что делается в государстве, и не удосуживалась проверить, правда ли это. Слухи об обширных подземельях дома Демидова, по которым карета проедет, не давали покоя. Неужели один из ее подданных, которого она любила и жаловала, обманывает ее и прикарманивает неучтенные денежки? Не может никто в государстве быть богаче ее, государыни. А если кто и пытается, не избежать ему наказания. Анна Иоанновна подошла к зеркалу, мимоходом поправила прическу, избегая лишний раз глядеть на себя. Как она ненавидела свое лицо! Полное, белое, обсыпанное рисовой пудрой, с тяжелым подбородком и крупным носом, пухлыми щеками и глазами неопределенного цвета! Как она ненавидела свою фигуру — высокий рост, как у гренадера, талию, заплывшую жиром. Нет, такую нельзя полюбить. Бирон врет. Врет, но как убедительно! А может, и не врет… Кого ему любить, кроме нее? Свою горбунью жену? Огромные часы пробили девять. Императрица давно откушала кофею, осмотрела драгоценности — одно из ее любимых занятий — и готовилась принимать министров и секретарей. Полная рука погладила серебряный колокольчик, еще раз напомнивший о Демидове, и она восприняла это как знак судьбы. Зазнавшегося выскочку не мешало бы проверить, проверить как следует… А для этого необходимо издать указ. И именно его они и обсудят сейчас с придворными. До этого они подсовывали ей свои указы, чтобы она подписала, как обычно, не читая. Приосанившись, поправив красный платок (она любила появляться в длинном домашнем, восточного покроя платье, и красном платке, повязанном на голове по-крестьянски), императрица вышла в приемную. Возле нее уже толпились прекрасно и дорого одетые министры и секретари. Слуги отворили двери в роскошную приемную (Петрова племянница обожала пышность и хотела, чтобы ее двор не уступал ни одному европейскому), все вошли и расселись по местам. Кабинет-министр Артемий Петрович Нарышкин, высокий сухопарый мужчина с тонкими чертами лица, сразу заметил перемены в государыне: ее лицо покрылось румянцем, губы плотно сжались, словно она приняла какое-то решение и не нуждалась в их мнении. Будто в подтверждение его мыслей императрица встала во весь свой высокий рост, сверкнула черными глазами и произнесла: