Читать книгу "Аргонавт - Андрей Иванов"

Ему кажется, будто он в номере. Он видит свой телефон. Черно-белая Nokia. Он ставит будильник. Ему кажется, что в номере еще кто-то есть. Нет. Когда так хочешь спать, начинаешь двоиться. Он смотрит из окна. Ему кажется, что он сидит в кинотеатре и видит на экране себя, выглядывающего из окна гостиничного номера в Англии. Из окна он видит тополь, который рос на даче возле дома, где долго жила на цепи злая собака. Летом в листве тополя заводились пчелы. Они гудели. Приятный успокоительный гуд. Жар, марево, гуд. Тополь шуршал листвой. Пчелы летали повсюду. Куда ни пойдешь, всюду они, занятые, деловые, снуют по улицам, заходят в магазины и кафе, улыбаются, разговаривают, жужжат, рассыпаются по площади под окном, раскрываются черными зонтиками, раскатывают каретами, стучат копытцами. Он понимает, что это Хельсинки. Ну, конечно! Собака охраняет катер, на котором сидят манекены и пьют кофе. На одном манекене беретка с советским крабом. Другой в зеленом рыбацком плаще и высоких сапогах. Он махнул ему рукой, перепрыгнул через борт и пошли вместе. В отель. Sokos Presidentti. Двери лифта раскрываются, и они сразу оказываются в номере. А. снимает с плеча сумку.

– Как съездил?

– Нормально, – отвечает А. – На пароме все спали, все, все спали. Забросили ноги на столики, не разуваясь, и спали.

– Ну да. Все верно. А что еще делать?

А. ложится в кровать не разуваясь: сапоги, мокрый рыбацкий плащ, охотничья шляпа с утиным пером.

– Такие удобные мягкие кровати, – говорит А. – Буду тоже, как швед.

– Или мертвый француз.

А. смеется.

– Приятно, что окно наглухо забито. Говорят, выбрасывались.

– Alive! She cried! – поет A., дрыгая ногами в сапогах (с них падают жирные комья блестящей грязи).

До концерта еще полдня. Можно покемарить. (На мгновение он теряется в догадках: какой концерт?.. кто будет играть?) Тоже вытягивается на кровати.

– Молодец, заказал twin beds, – говорит А. сквозь сон. – А то они могли подумать невесть что.

– Не все ли равно, что о тебе подумают в Хельсинки… И потом… Все геи так и делают: заказывают twin beds, а потом сдвигают кровати.

– Спишь?

Да. Сплю. В поездке можно и днем прилечь. Иногда мне кажется, что я в Таллинне. Это странное чувство, будто я никуда не уехал, а просто вышел, куда-то забрел… не знаю, может, потому что Хельсинки так близко, с самого детства – финские каналы, финская речь нет-нет да промелькнет… почти та же Эстония… не знаю, странно, даже в самых непохожих на Таллинн местах Хельсинки на меня накатывает волна, и мне кажется, что я все еще дома… причем в том времени, когда я был совсем маленький и любил папу и маму… тогда они были живы, а потом я их похоронил, они перестали для меня быть папой и мамой, когда я перестал их любить, и сестре об этом сказал… Ей было уже двадцать, и она как-то приехала из Тарту, а родители ругаются, я сижу в своей комнате и злюсь: заткнитесь уже, заткнитесь уже – ни почитать, ни телевизор посмотреть – невозможно, и тут сестра вошла ко мне, села, стала успокаивать: скоро уже угомонятся, папа одевается, пойдет пройдется, остынет, – а я ей говорю: наплевать, пусть сдохнут оба, ненавижу их, – и ее так перекосило: «Ты что говоришь?.. как ты так можешь?..» – выскочила из моей комнаты, пошла с мамой говорить… до чего вы ребенка своими перебранками довели… а я уткнулся в подушку и хохотал: дура, вот дура… ей двадцать лет, а она зачем-то сюда приходит, мирит этих идиотов, меня успокаивает… да ну, ты что, живи, пей, гуляй! Без оглядки вперед! Фестиваль! Свобода!

Черт! Уснул!

Он открывает глаза. Солнце. Яркое. Листва шумит. Сквер. Машины медленно едут. Через дорогу красивое здание. Какое красивое здание! Почти как кремовый торт. Хотя я не люблю торты, но выглядит красиво. Вот бы жить в таком. Я даже не бывал внутри такого. Точно! Не бывал. Дверь открывается. Выходит человек. Обыкновенный человечек. Его и не видно. Не рассмотреть. Человек и человек. Выходит из такого дома. Идет. Так буднично, так беспечно. Почему я так не могу?

Хватит!

Который час? Пять минут! Я проспал пять минут. Мне показалось, час. Как обманчиво время. Идти. Надо идти.

Снова хочется есть. Снова болят глаза.

Он торопится в номер. Проверяет ее аккаунт – ничего. Проверяет почту. Надо ответить А. Не сейчас. Можно потом.

Он ставит телефон на зарядку. Пора менять аккумулятор или покупать новый телефон. Нет. Новый нет. Опять привыкать. Нет.

Он ставит будильник. Два часа поспать. Ложится. Не раздеваясь. Вот так. Как во сне. Была бы своя квартира в Англии. Можно было бы где угодно в захолустье все равно… в самом задрипанном домишке…

Закрывает глаза.

…мне хватило бы трехкомнатной в Таллине. Зачем далеко ездить? Пожалуй. В хорошем районе. Вел бы потихоньку мою маленькую мещанскую жизнь. Смотрел бы футбол, читал книжки, качал фильмы с Карогарды, ходил в кафе, ездил на концерты… Если б выиграл больше денег, съездил бы в Канны или Венецию на фестивали. В Сан-Себастьяне пожрал бы в том ресторане, где Шаброль. Некоторые рождаются великанами, гениями, с идеей, с мошонкой по колено, судьбой отмеченные, а некоторые – обыкновенные гномы. Понимаешь, мне всегда нравились эстонцы, они как хоббиты (хоть Толкиена не люблю), – особенно такие тихие эстонцы, вежливые и рассудительные, звезд с неба не хватают, и ладно. Вот если б такие люди мир строили. Ничего лучше не придумать. Они бы построили образцовый рай. Клянусь тебе. Потому что Рай – это не сады с золотыми плодами, не вечное солнце, радужно-хрустальные мосты над молочными реками и алюминиевые дворцы, нет! Настоящий Рай – это неторопливая размеренная жизнь, где люди вместо мессианства заботятся друг о друге. Вот бы так… Нет. Живешь, как у подножия вулкана… Была бы Россия в руках вменяемых людей, все было бы иначе. Не в нашем мире. Всю жизнь прожил в Эстонии и помереть здесь хочу, по эту сторону Железного занавеса, уже прогресс. Все равно в каких условиях, плевать, и одной комнаты хватит – много ли надо места, чтобы кони двинуть? Пусть будет хотя бы как есть. Не надо лучше. Сделают только хуже. Поэтому и в старом пальто, в рваных кедах, как-нибудь так. В Совком пропахшей поликлинике пусть сообщат о неминуемом, но чтоб у смертного одра медсестра была вежливая эстонка, о большем не прошу, вежливая эстонка – это все, что я хочу видеть в последние минуты. Алкоголь не пью, сигарет не курю, мяса не ем – но это не значит, что я хочу жить долго. Незаметно, тихо, свернуться улиткой и не проснуться. Я не чувствую ничего унизительного в том, что живу в забвении. Меня даже радует, что Эстония – такая маленькая, такая неприметная. Эстонцы жалуются, что о нас не знают в мире. А вот бы совсем забыли – может, мы тогда исчезли бы с карты совсем и в другом измерении всей страной вынырнули?

Заснуть так и не удалось. Стоило закрыть глаза, как он оказывался дома на поминках. Или на кладбище Александра Невского. Он видел, как плачут мать и сестра. Он видел Геннадия, который кому-то говорит: «Вот человек, столько прожил… Родился в Париже, между прочим… Да, представляете – родился в Париже, вернулся в Советский Союз. Явление редкое. Но бывало. Да. Некоторые уезжали туда, а некоторые, вот, обратно…»