Читать книгу "Повседневная жизнь Берлина при Гитлере - Жан Марабини"

Потом направляется к мрачному зданию Народной судебной палаты, чтобы попытаться получить хоть какую-то новую информацию о тех, кто, как понятно каждому, заранее обречен на смертный приговор. По дороге ей приходится отбиваться от стаи бродячих собак. И ее неотвязно преследует одна мысль: «Неужели Фрици еще не отстрадал свое?»

Последняя битва Канариса

Урсула не знает одного: что знаменитый Канарис (с которым она никогда не встречалась лично) в настоящее время находится в заключении на Принц-Альбрехт-штрассе[267] в Берлине — в том самом здании, где вскоре будут допрашивать ее саму. Адмирал, друг Хасселя, Остера,[268] Каульбарса, Клауса (которые именно благодаря ему стали сотрудниками абвера), вел сложную игру попеременно то с Востоком, то с Западом — но все-таки главным образом с Западом. Он как будто был сторонником заключения сепаратного мира с западными державами, но в то же время изучал вместе с Каульбарсом (теперь мы уже не узнаем, с какой целью) русский язык. Он постоянно находился на подозрении, но его противники не могли ничего доказать — и даже не осмеливались четко сформулировать свои обвинения, хотя делом Канариса занимались такие специалисты, как шеф гестапо Мюллер и Кальтенбруннер[269] из СД. Предполагаемые свидетели, которых подвергали пыткам, как выяснялось, ничего не знали. Канариса просто уволили с должности, соблюдая все приличия, а абвер раздробили, чтобы таким образом лишить эту организацию влияния. Теодор Хёйнрих стал новым шефом III отдела абвера, а полковник Хансен возглавил I отдел, занимавшийся иностранной разведкой. Архивы абвера были анонимно переданы на хранение в Прусский банк, а позднее спрятаны в тайнике «Морбах И», рядом с генеральным штабом, причем ни офицеры штаба, ни банкиры ничего не знали о содержании хранившихся у них документов. Канарис тогда еще пользовался свободой передвижения и отправился в Венецию, чтобы нанести визит людям Бадольо,[270] которым, между прочим, сказал: «Я вас поздравляю с вашим 25 июля [днем переворота, приведшего к падению диктатуры Муссолини]». Потом адмирал как ни в чем не бывало поехал в Рим, все еще находившийся под контролем немцев. Он по-прежнему блефовал, водил за нос и Кейтеля, и других фельдмаршалов, и Гитлера, и даже самого Шелленберга из СД. Гиммлер всегда прикрывал Канариса. Только случайно, в связи с административной проверкой различных подразделений министерства иностранных дел Риббентропа — а в Третьем рейхе проверки проводились повсеместно и регулярно, — шеф гестапо Мюллер допросил полковника Хансена, нового руководителя абвера, относительно событий 20 июля. Неожиданно Хансен «раскололся» и дал показания, которые позволили составить приблизительную картину «измен» Канариса. Он подписывал свой протокол перед совершенно оторопевшим Мюллером. Опираясь на эти показания, Шелленберг нарушил волю Гиммлера и один (охрана ждала снаружи) вошел в кабинет маленького адмирала, чтобы его арестовать. Последовавшая далее сцена описана в мемуарах Шелленберга. Канарис сказал: «Я знал, что придете именно вы. У вас имеются показания этого идиота полковника Хансена?» Шелленберг кивнул. «Ну хорошо, пойдемте», — произнес маленький человек. Шелленберг (согласно его собственному, не очень правдоподобному признанию) предложил Канарису бежать, но тот отказался. Он еще надеялся, что выкрутится. Они вдвоем поехали на «Мерседесе» Шелленберга в Фюрстемберг-ам-Хассель, в школу пограничной полиции, где втайне содержались в заключении фельдмаршалы, генералы и пр. Шелленберг и Канарис пообедали в столовой школы, выпили бутылку вина и потом расстались. На прощание Канарис сказал с иронией: «Постарайтесь избегать того, что привело меня сюда». Шелленберг больше не принимал личного участия в этом деле, но отдал распоряжение, чтобы с его бывшим соперником обращались мягко. Однако усилиями Мюллера и — в еще большей степени — Хуппенкотена и Зондереггера (самого ожесточенного из всех) Канарис был переведен в Берлин, в подвалы на Принц-Альбрехт-штрассе, ибо они намеревались лично со всей возможной тщательностью исследовать это дело, чтобы собрать неопровержимые улики. Допросы, которыми руководил сам шеф гестапо Мюллер, на протяжении многих месяцев не давали никаких результатов. Канариса плохо кормили, лишали сна, пытали, но в интеллектуальном смысле он неизменно торжествовал над своим палачом — умело избегал ловушек, все отрицал. Остер, как и некоторые оставшиеся в живых члены его группы, с которой Канарис «осторожно» сотрудничал, тоже не дали никаких показаний, доказывающих вину адмирала. Об этом свидетельствует рапорт Кальтенбруннера Мартину Борману. Генерал Пфульштейн, главный агент Канариса, обвинил адмирала в «саботаже», и всем троим долго устраивали очные ставки. Остер и Пфульштейн умоляли Канариса признать свою вину. Но он согласился подписать в протоколе только одну двусмысленную фразу: «Моя роль состояла в том, что я даже в самые мрачные дни предвидел будущее». Прошло семь месяцев, и за это время Зондереггер почти утратил надежду на успех. Но потом один шофер (Кестенхам), ранее не привлекавший внимания следователей, показал Зондереггеру тайник в стене с замурованными в нем «архивами Остера», о существовании которых Канарис не знал. Остер был вынужден дать все требуемые показания. В результате гестапо, искавшее участников заговора 20 июля 1944 года, напало на след антиправительственной организации, действовавшей еще в 1938 году. Гитлер распорядился пометить это дело грифом «совершенно секретно». Канарис, когда выплыли эти новые обстоятельства, получил неожиданную передышку. Он имел время, чтобы подготовить свои объяснения, пока допрашивали его бывших сотрудников — Донаньи и Мюллера,[271] которые, в чем он не сомневался, «умели держать удар». Оба по его поручению вели переговоры с союзниками через посредство Ватикана. 3 февраля 1945 года англо-американская авиация разбомбила штаб-квартиру гестапо. Считая, что «птенцы из гнезда предателей» «полезнее живые, чем мертвые», гестаповцы извлекли их из-под обломков. Канариса и Остера доставили в камеры Флоссенбурга,[272] несколько позднее туда же перевели и Йо Мюллера. Там Ставицкий, гестаповец последнего призыва, устроил Канарису очную ставку с агентом абвера в Мадриде, который под пыткой рассказал о секретных переговорах между Канарисом и Франко, приведших к тому, что Испания в 1940 году сохранила нейтралитет. Это не поколебало адмирала, и он продолжал все отрицать, как рассказал потом его сосед по камере (в прошлом лично знакомый с Канарисом), некий Лундинг. Канарис не подтвердил и признания другого агента, работавшего в Италии. Между тем союзники на всех фронтах приближались к Берлину, и, чтобы спастись, адмиралу нужно было просто оттянуть время. Увы! Выполняя последние распоряжения Геббельса и Гитлера о мерах по обороне Берлина, Бюле, чересчур исполнительный генерал из ОКБ, нашел замурованные в цементе бумаги — «примерно от 80 до 200 листов» (Хёне).[273] Это были секретные дневники Канариса, чтение которых привело Гитлера в страшную ярость. «Выходит, меня окружают одни предатели», — сказал фюрер шефу СД Кальтенбруннеру и тут же решил, что Канарис должен быть казнен немедленно, после краткой пародии на судебное заседание, прямо здесь, во Флоссенбурге. И вот на заседании трибунала, в помещении тюрьмы, Канарис и Остер встречаются в последний раз. Канарис спрашивает: «Но, в конце концов, разве ты не понимал, что я притворялся?» — «Нет, для этого я должен был бы быть негодяем», — говорит Остер. После вынесения ему обвинительного приговора адмирал отвечает на последний вопрос: «Вы, наконец, признаете себя виновным?» — «Да». Он произносит это слово тихо и умиротворенно, как бы выдыхает его. 9 апреля в шесть часов утра за ним приходят, чтобы повесить. Он откладывает книгу, которую читал, — биографию Фридриха II — и, сняв с себя, в соответствии с тюремными правилами, всю одежду, выходит в зал экзекуций. «У него было две или три конвульсии», — скажет потом палач. Тело Канариса сожгут во дворе, и его пепел через окошко залетит в камеру Йо Мюллера. Йо все еще ждет своей казни, которая должна состояться 10 апреля. Но в шесть часов утра вместо палача к нему является улыбающийся шеф местного отделения гестапо Ставицкий: «Американцы в девяноста километрах отсюда». Так Йо Мюллер, уже ступивший на порог смерти, спасся. А Канарис погиб; он был сторонником умеренных фашистов, итальянских и испанских, человеком прошлого (правда, всегда демонстрировавшим свой высокий профессионализм и упорство) — но в любом случае его фигура очень своеобразна и резко выделяется на фоне других главных персонажей Третьего рейха.