Читать книгу "Дорогами войны. 1941-1945 - Анатолий Белинский"

Как-то возвращаюсь с ротного КП и вижу: на полотно поднимается Графская.

– Ты почему здесь расхаживаешь? Куда ходила?

– А я ходила на рекогносцировку с командиром роты.

– И что там видела?

– Да ничего, одна лесная дорога и одни сосны.

– Кто тебя послал?

– Покуда приказал. – Она виновато опустила голову и добавила: – Я вам правду говорю. Зачем ходила, и сама не знаю.

– Впредь без меня этого не делай, будешь ходить только с моего разрешения. А с Покудой я сам разберусь.

Развязка не заставила себя долго ждать, как в подобном случае говорят умные книги.

Вскоре все прояснилось и встало на свои места. Через несколько дней я увидел на огневой Покуду, он стоял и разговаривал с Графской. Графская – на посту. Увидел меня и спокойно говорит:

– Лейтенант, дай команду заменить Графскую. Мы пойдем на рекогносцировку.

У меня, видимо, в глазах появились огнеметы. Я шагнул к нему вплотную и тихо-тихо произнес:

– Графская на посту. Я выделю другого бойца. А Графская с вами ни сегодня, ни завтра на рекогносцировку не пойдет!

Лицо у Покуды побагровело, он хотел что-то сказать, но воротник гимнастерки сильно сжал ему шею. Он покрутил головой, словно освобождаясь от воротника, промолчал и удалился.

Через неделю раздался звонок из штаба батальона.

– Графскую с вещмешком направить в штаб.

Уходя, она протянула мне ладошку, застенчиво улыбнулась:

– До свиданья, товарищ лейтенант!

– До свиданья, Ниночка!

Прошло две недели. По лесной дороге торопится солдат. Свернул с дороги и напрямую к огневым. Кого это еще сюда занесло! Смотрю, что-то знакомое.

На огневой появилась Графская.

– Здрасьте, я к вам!

– Нина, какими судьбами?

…Она сидела на краешке заправленных нар. Я на стуле-ящике.

– Мы стоим здесь, за рекой. Работаю оператором на радиолокаторе. Командир хороший, капитан. Попросилась к вам, отпустил на два часа.

Мы болтали с ней как хорошие знакомые. Минуты летели быстро, и ничто их не могло остановить. Я проводил ее до первого поворота дороги. Лес молчал, и мы молчали тоже. Ни одного путного слова в моей голове не нашлось.

– Ну ладно, я побегу. Спасибо вам, товарищ лейтенант, вы добрый. Прощайте, товарищ лейтенант!

– Прощай, Нина! – Некоторое время ее фигурка еще мелькала между высоких сосен, затем пропала.

Капля крови за победу

День за днем штурмует авиация противника переправу. Меняются типы самолетов, не меняется тактика: каждые два часа в точно назначенное время они сбрасывают на наши головы смертоносный груз. После ночного разбойного налета, разбившего переправу, пошли разговоры: всех офицеров в трибунал и разжаловать. Вместо этого прислали полк истребителей. Те в нашу зону огня не ходили, работали на подступах к переправе, как перехватчики. Давно потерян счет дням. Никому невдомек узнать, какой сегодня день или число. Ни газет, ни писем, ни занятий. Одна кутерьма войны. Регулярно подвозят боеприпасы, запасные части, смазочные материалы. Дом, семья, любимые подруги, все куда-то улетучилось и существовало, как забытый старый сон. На уме одно: не прозевать, вовремя открыть огонь.

Над лесом появился пират, я кричу командиру отделения:

– Саша! Саша! Смотри скорее, с затона заходит!

Я в каске, ворот гимнастерки расстегнут, лицо грязное.

– Исаев, чего медлишь? Огонь.

Гул страшный, все вокруг затянуто какой-то серой дымкой.

– Второй расчет, что у вас там?

Не слышат они.

Я выскакиваю из окопа, всего три прыжка надо сделать, и я на огневой. Там затвор заело. Ствол горячий, не дотронуться. Что было сил дернул рукоятку, и затвор вернулся на свое место. Теперь прицел застрял, не провисает. Надо поправить. Потянул руку к прицелу, а он падает под пулемет. Осколок снял его под самое основание. На дне окопа лежит чугунная бляшка размером с ладонь и рваными краями, совсем горячая.

– Исаев, запасной прицел доставай! Быстро!

Исаев с явной обидой в голосе на меня наседает.

– Товарищ лейтенант, идите, мы сами все сладим.

Обида искренняя. Он прав. Я кивнул ему и снова три прыжка до НП.

Сквозь артиллерийский гул и пулеметную трескотню с вулкана раздается восторженный крик.

– Сбили! Горит! «Хейнкель» горит!

Самолет шел от реки к лесу, снижался, покачиваясь, затем черное облако дыма окутало его, и он распался. В небе распустились три белые шапки парашютов.

Я сбросил каску, на рукаве гимнастерки кровь. Левая рука вся в крови. От запястья до локтя касательное ранение, словно кто ножом прошелся по руке. Я левша, рука рабочая. Пришел в землянку, перевязал руку и лег на нары. Заходит Кузьменко.

– Ну как, товарищ лейтенант, хорошо сегодня поработали? Кому запишут этот самолет?

– Да кому его запишешь? Такая плотность огня, сам черт не разберет. На район ПВО и запишут.

Беглецы

Прошла середина лета, постепенно стала спадать жара. Вечера стали приносить прохладу и веселые концерты. Тихим теплым вечером оживает река. Вот закричали и заревели лягушки, концерт ведут на разные лады: то обычное ква-ква, то заахают: ах-ах, то заревут, как грудные дети: уа-уа-уа, ай-ай-ай. Раздирают лягушки солдатские души до тех пор, пока первая бомба не рванет на болотистом берегу. Тогда лягушечье сонмище вмиг замирает, замирает надолго, словно опасаясь небесной кары за разбуженную тишину.

После ужина митинг. Ротная кухня забита до отказа. Кто где, кто у кого и кто на ком, не разберешь. В центре стола коптилка из артиллерийской гильзы. Черный язык копоти лижет потолок. Сегодня в роте праздник. Поздравляют награжденных. Моего наводчика Клаву Антонову наградили орденом Славы III степени, наводчика взвода Каганова Клаву Зацепину наградили медалью «За отвагу».

Я искренне рад за наших девчат, очень волновался, но речь моя получилась, кажется, складной. Клава переживает: как же ее наградили, а командир без награды остался! Нет, мне достаточно и того, что наградили моего наводчика. Другим взводам ни одной медали не выделили. У нас ведь все по разнарядке. Вот штаб батальона не обидели, там все офицеры награды получили, даже С., который и пулемета не знает, получил звездочку. Никто из офицеров в окопах награжден не был. А вот у наших соседей-артиллеристов все лейтенанты с орденами ходят.

Наши солдаты приуныли, ропщут. «Баб наградили, значит, мы хуже баб». Солдат всегда не хватало. У меня было несколько попыток переманить их в свою часть. Все попытки были безуспешны, я всегда натыкался на непонятную мне закономерность. Каждый фронтовик, испытавший боевое крещение, становился рабом своей профессии, и только в ней видел себе достойное место пребывания и твердую уверенность в самосохранении.