Читать книгу "Обман - А. Брэди"

– Как ты набралась смелости подать на него заявление? – Ташондра.

– А я и не подавала. Его взяли за грабеж. Я даже и не заикалась копам или адвокатам, что он меня бил. Слишком боялась.

– Боялась, – повторяю я и стараюсь прогнать воспоминание: я забиваюсь в угол между унитазом и стеной и прикрываю голову. – Очень часто жертвы домашнего насилия слишком напуганы, чтобы заявить об этом в полицию. Как вы считаете, почему это происходит? Разве мы не должны попросить о помощи? Что же нас останавливает? – Разве я должна употреблять местоимение «мы»?

– Да потому… что, если у тебя не будет доказательств? Достаточно доказательств? Мужчины всегда врут, всегда говорят, что они и пальцем тебя не трогали, что ты упала, была пьяна, поэтому и синяки и ссадины. Что, если копы поверят ему, а не тебе? – Люси.

– А еще они всегда обещают, что убьют тебя, если ты кому-нибудь расскажешь. Гленн сказал, что закопает меня и никто никогда об этом не узнает.

– Когда моя жена меня била… вернее, когда заканчивала, она говорила, что любит меня, просила прощения. Иногда плакала и уверяла, что не стремилась сделать мне больно. И я ее жалела. Не хотела, чтобы у нее были из-за меня проблемы. – Анна поглаживает длинные шрамы на руках. Я вспоминаю, как Лукас бросал мне пакет со льдом.

– Так. И если он делает это, любя меня, что же он сделает, когда меня возненавидит? – Я практически вижу, как эти слова вылетают у меня изо рта, словно облачка с репликами персонажей комиксов. И мне бы очень хотелось втянуть их обратно, чтобы никто ничего не услышал.

– Верно, мисс Сэм. И лучший способ сделать так, чтобы они тебя возненавидели, – это обратиться к копам. – Нэнси отвлекает внимание группы. Кажется, никто не заметил, что я выдала себя.

– Я боялась того, что мне некуда будет пойти. – Дайана. – Дом был его. Машина – его. И что случилось бы, стукни я на него копам? Я снова оказалась бы бездомной. И деньги тоже были его. Да все.

– Значит, вы считали, что должны терпеть это, чтобы не остаться без жилья? – спрашиваю я.

– Да. И без друзей. – Это Сью. – В моем случае друзья тоже были его. Когда я думала о том, чтобы уйти от него, поняла, что все наши друзья – на самом деле его друзья. Я знала, что останусь совсем одна. Мы очень долго были женаты, а до этого я жила как будто в изоляции, ни с кем не общалась, и получилось так, что всех людей, с которыми была знакома, я узнала через него. Так что, если бы я ушла от него или написала заявление копам, у меня не осталось бы ни дома, ни машины, ни денег, ни друзей. И что хуже?

Сью убежала от мужа с помощью других женщин, переживших насилие, и они прятали ее в местах, о которых никто не знал. Им приходилось перемещаться только ночью, менять внешность и имена. Перед тем как Сью – тогда еще ее звали Ребекка – сбежала, муж избил ее почти до смерти. Он сломал ей обе глазницы, а треснувшее ребро прокололо ей легкое.

– Интересно, что ты использовала слово «изоляция». Многие из тех, кто избивает своих близких, стараются изолировать своих жертв от других людей. Разрушают их связи с семьей, с друзьями, иногда даже заставляют бросить работу, переехать. Так жертву легче контролировать. – Я опять вспоминаю Лукаса, его просьбы жить вместе у него, оставить свою квартиру, свою независимость, попытки заставить полагаться только на него.

– А мне всегда казалось, что это стыдно. – Это Хлоя. – Как будто… не знаю, как будто я по идее должна была бы с этим как-то справиться. Иметь силы остановить его. Я думала, что, если кому-нибудь обо всем расскажу, меня будут жалеть или осуждать. И боялась, что меня сочтут слабой.

Хлоя получила образование в одном из университетов «Лиги плюща» и сделала блестящую карьеру в финансовом мире. Она работала в крупном банке на Манхэттене, когда женщины еще были редкостью в банковском деле. Муж, с которым они прожили около двадцати лет, периодически подсыпал ей какие-то наркотики и насиловал. Она просыпалась в чужой одежде, в отелях, где не регистрировалась – по крайней мере, она этого не помнила, в незнакомых районах. И только когда ей пришло в голову оборудовать сумочку встроенной видеокамерой, она узнала, что с ней происходит на самом деле.

Женщины продолжают делиться друг с другом историями, как им удалось выжить, а я мысленно уношусь к своей собственной истории.

Когда они сравнивают орудия избиения – ремни, кулаки, бутылки, – я думаю о том, как Лукас зажимал меня в углу ванной.

Когда Сью говорит, что ее муж умел бить так, чтобы не оставалось следов, я задаю себе вопрос: а не практиковался ли Лукас на других женщинах?

Когда Нэнси говорит о том, что для Гленна поводом для избиений был гнев, когда Люси сообщает, что Джулиус всегда заводился от ревности, а Анна – что она никогда не знала, чем в очередной раз вызовет злобу, я вспоминаю Лукаса и спиртное. Смогла бы я остановить это, если бы он был трезвым?

И к тому моменту, как мы все узнаем, как той или другой «счастливице» удалось сбежать, меня поражает мысль: почему же я до сих пор не сбежала?

24 января, 10:44

– Значит, сегодня первый день нашей сделки. – Ричард переступает порог кабинета. Чувствуется, что он воодушевлен и в то же время немного опасается.

– Значит, вы это так называете? Я бы назвала это скорее шантажом.

– Вы так и будете постоянно злиться? Я же сказал, это пойдет на пользу и вам и мне.

– Я не буду злиться, Ричард. Давайте приступим – мне нужно заполнить историю болезни. Начинайте говорить.

Он зависает над креслом, как будто мои слова застали его врасплох, и думает, как ответить.

– Я не знаю, что говорить. Разве вы не сами задаете вопросы? – Видимо, он продумал все только до того момента, как зажмет меня в кулаке. Что делать дальше, он пока не понимает.

– У вас нет никаких мыслей, никаких идей, как сделать первый шаг? – Мне страшно расспрашивать его о подробностях убийства. – Ну что ж, почему бы вам тогда просто не продолжить ту историю, что вы начали рассказывать несколько недель назад. О вашей матери. – Сказав это, я быстро отворачиваюсь.

– Какую историю о матери? – Ричард наконец садится и, как обычно, устраивается: кладет газеты на край стола, на них – кепку, а потом достает из кармана две маленькие бутылочки текилы. Он отвинчивает крышки и передает одну мне. Мы чокаемся, и он повторяет:

– Какую историю? Что я вам рассказал?

Мы выпиваем текилу до дна.

– Ричард. Вы сказали, что вас посадили в тюрьму, потому что вы убили свою мать, – почти заикаясь, лепечу я и протягиваю ему пустую бутылку, чтобы он спрятал ее в карман. Он так и поступает, а затем достает вторую текилу, вкладывает мне в руку и зажимает кулак.

– Для этого вам понадобится больше чем одна порция. Да и мне тоже.

Мы снова повторяем ритуал, и Ричард наконец приступает.

– Моя мать была особенной женщиной. На самом деле особенной. Она была матерью-одиночкой, и мужчины, который помогал бы ей с хозяйством, у нее не было. У меня нет ни братьев, ни сестер, так что я рос только с ней. Мы жили вдвоем – я и она. В Вудсайде. Там селятся в основном ирландцы. И хотя район был небезопасный, она, кажется, никогда ничего не боялась, потому что была ирландкой. Отец умер, когда я был еще грудным ребенком, и это стало для нее ударом. Очень тяжелым ударом.