Читать книгу "Культы генокрадов - Петер Фехервари"

Меня неизменно восхищает Гражданская война США — её неистовость, ужасная трата жизней с обеих сторон, характерные и запоминающиеся мундиры, но, прежде всего, неразрешимый конфликт традиций и новых идей. Очевидно, что полк из этой эпохи показался мне хорошим «шаблоном». Я, конечно, не эксперт, но провёл кое-какие исследования и отыскал очень колоритные подразделения вроде зуавов (хотя и дал им в книге весьма нестандартное обличье). Не считая полковника Катлера, прообразом которого в той или иной степени послужил Джордж Кастер, все действующие лица в романе полностью вымышлены. Впрочем, многие имена я взял из старых полковых списков (при этом оказалось, что один из писателей BL уже побывал там до меня и присвоил самые лучшие!).

Мне известно, что многие люди недовольны слишком явными отсылками к реальным конфедератам в описаниях арканцев, но я считаю эту критику не слишком обоснованной — как-никак, даже в устоявшемся бэке 40К очень многое взято из истории человечества. Пожалуй, сейчас бы я убрал некоторые культурные аспекты — возможно, сделал бы акцент персонажей менее заметным, — хотя старался передать их в точности, не скатываясь до клише. Не уверен, однако, что книге пошли бы на пользу такие изменения. Предположу также, что по одним только стимпанковым мотивам арканцев уже можно отличить от американцев XIX века. Более того, в моей альтернативной истории Конфедераты (нехотя примкнувшие к Империуму) вышли победителями — то есть войну выиграла более консервативная сторона. Пожалуй, для Провидения это оказалось во благо, ведь в ином случае Империум прошёлся бы по планете катком, но в романе хватает мимолётных намеков на то, что триумф не обрадовал серобоких. Многие из них считают себя предателями своего народа, мало симпатизируют Империуму и уж тем более Имперскому Культу. Конфедераты сбились с пути — они чувствуют себя чужими для этого времени, места, общества и, всё заметнее, типа мышления. Такое состояние героев всегда вдохновляло меня как рассказчика.

Должен признать, что отсылка к «серому и синему» возникла чисто случайно — или по наитию — но я очень обрадовался, когда впервые заметил её.

H.S. — Изучая три твои работы, вышедшие до «Культов генокрадов», легко заметить, что в «Авангарде» и «Идущем в огне» ты вынужден был следовать неким «техзаданиям», призванным увязать рассказы с выпуском новых моделей или более обширной историей. Но в обоих случаях тебе всё-таки удалось вписать в произведения сюжетные линии твоего искажённого, переплетающегося Тёмного Клубка. С «Огнём и льдом», однако же, положение совершенно иное. В самом тоне повести ясно ощущается, что автору дали абсолютную свободу творчества, и созданное им произведение преисполнилось внутренней силы. Такая похвала может показаться чрезмерной, но «Огонь и лёд» — неописуемо могучая вещь. Возможно, в ней отсутствуют обречённые, полные отчаяния нотки «Касты огня», но это не мешает повести быть крепкой и внушительной.

Не хочу задавать слишком размытый вопрос, но всё же: что ты можешь рассказать о процессе создания «Огня и льда»? Какой изначальный замысел лёг в основу сюжета? Учитывая, что повесть вошла в сборник, не беспокоило ли тебя, как читатели воспримут произведение, столь всецело отличающееся от других частей антологии и по тону, и по внутренней механике? И как именно ты планировал «влезть в голову» тому загадочному персонажу, который, возможно, был Зорким Взглядом?

П.Ф. — Хотя «Авангард» более явно продолжает «Касту огня», именно «Огонь и лёд» ближе к роману по духу. В сердце повести вновь звучит мотив «странствия во тьму», но гораздо явственнее: здесь меньше боевых сцен, основное внимание уделено диалогам. Пусть «Огонь и лёд» — головоломка без очевидного решения, все её фрагменты должны иметь смысл, причем на нескольких уровнях сразу.

Например, выбирая поезд местом действия для большей части сюжета, я преследовал ряд целей. Во-первых, мне показалось, что это достаточно новое и непривычное окружение для истории по 40К. Во-вторых, в замкнутых вагонах легко увидеть безвыходную западню, где разыгрываются сцены ужасов, как физических, так и психологических. И, в-третьих, меня эмоционально привлёк такой вариант. Эта ловушка на колесах, где роли тюремщика и арестанта, охотника и жертвы размываются, в буквальном смысле несла протагониста — Мордайна — по рельсам сюжета навстречу правосудию, пока мучители Ганиила толкали его разум по внутреннему, пожалуй, даже более опасному пути. Именно такой синергии эстетических, практических и эмоциональных аспектов я мечтал добиться, выбивая из себя сюжет, персонажей и локации «Огня и льда». Так мы подошли к твоему вопросу о Зорком Взгляде.

В прошлый раз я говорил о чувстве ответственности, которое испытываю, когда пишу в рамках мифологии 40К, об этой смеси приятного волнения и страха. Что ж, я никогда не ощущал его отчетливее, чем во время работы над повестью, поскольку мне впервые доверили одного из «устоявшихся» персонажей вселенной.

Как известно, изгои, ниспровергатели догм и мятежники — моё слабое место, поэтому о’Шова восхитил меня с первых же мрачных абзацев, посвящённых ему в кодексе, и я с радостью ухватился за возможность лучше узнать военачальника. Дополнение «Анклавы Зоркого Взгляда» для новой редакции тогда ещё не вышло, шас’о оставался крайне загадочной фигурой, и мне велели описывать его в таком ключе. Я имел право намекать на мотивы и личность о’Шовы, но не утверждать что-либо. Раскрывая детали персонажа, его историю, я не должен был развеять тайну Зоркого Взгляда. Поначалу меня испугали такие условия, но затем стало ясно, что они совпадают с моим отношением к полководцу тау — в конце концов, меня изначально привлекала именно загадочность о’Шовы.

Мне нравилась идея, что фанаты вправе сами определять для себя истинную природу Зоркого Взгляда (как и суть пресловутых «неизвестных легионов»), что никакие «официальные» уложения не сдерживают фантазию читателей. Одни могли считать о’Шову идеологическим отступником, другие — беспринципным пиратом или даже новоявленным поборником Хаоса. Моим делом было предъявить улики, но не доказательства в пользу каждой из этих теорий, что задало повествованию тон закулисной игры с хитроумными манёврами. Разумеется, именно поэтому «Огонь и лёд» выглядит как шкатулка с секретом или клетка-головоломка. До конца пути никто так и не узнал, был ли Узник Зорким Взглядом — даже я, автор, не уверен в этом!

Отсюда возникла необходимость не заглядывать Узнику в голову, не вторгаться в его мысли. Как и дознаватель, мы можем полагаться лишь на то, что увидели и услышали. Мы — наблюдатели, а не секунданты этой дуэли.

Так в чём же можно быть уверенным?

Какими бы ни были мотивы Узника, я знал, что он обязан произвести глубокое впечатление. Даже без боескафандра и кадра верных последователей это создание должно было источать угрозу одним своим присутствием. Название повести, кстати, указывает на двойственность его личности: острый, как бритва, ум в сочетании с бешеной страстью (опять же, внутреннее напряжение тау, доведённое до предела). Оба аспекта подчинены друг другу, но непрерывно пытаются вырваться из оков и нарушить равновесие. Мне представляется, что именно из такого сплава выкован этот великий вождь тау — военачальник, который превосходно показывает себя и в разработке стратегических теорий, и в свирепой ярости ближнего боя. Сражается ли он на стороне добра или зла… что ж, это уже другой вопрос, и я не хочу отвечать на него в применении к Узнику. В повести и бэке достаточно наводок, но как их интерпретировать… ну, это дело читателей. Я не вправе что-то указывать им.