Читать книгу "Земля несбывшихся надежд - Рани Маника"

Она была такой миниатюрной, что я мог ладонями обхватить ее бедра. Моя крошка невеста. Нельзя было любить ее, не причиняя ей боль. Когда в ту темную ночь она думала, что я сплю, то незаметно выбралась из комнаты, чтобы искупаться в соседском источнике. Когда она вернулась, я увидел, что она плачет. В темную щель между своими ресницами я видел, как она смотрит на меня. На ее совсем молоденьком личике я видел детскую надежду и страх зрелой женщины. Медленно-медленно, словно против своей воли, но подталкиваемая наивным любопытством, она, словно пробуя, гладила рукой мой лоб. Ее рука была холодной и влажной. Она отвернулась от меня и заснула быстро, словно ребенок. Я помню треугольник ее спины, когда она спала. Я смотрел, как та медленно поднималась и опускалась, вглядывался в ее гладкую кожу, словно сотканную из тончайших шелковых нитей, а мысленно возвращался к историям, которые в нашей деревне рассказывали старушки в пору моей юности. Об одиноком пожилом мужчине с Луны, который входит в комнаты к красивым женщинам и ложится спать рядом с ними. Она была так красива, моя жена, что в ту ночь я видел, как лунный свет проникал через открытые окна и мягко опускался на ее спящее лицо. В этом бледном свете она была богиней. Прекрасной, словно жемчужина.

Моя первая жена была самым мягким человеком из живущих на земле. Она была так добра и мягкосердечна, что гадалка предсказала, что ей недолго осталось жить. Я с любовью заботился о ней, но с момента, когда глаза Лакшми встретились с моими во время свадебной церемонии, я уже был страстно и глубоко в нее влюблен. Ее умные темные глаза сверкнули огнем, который прожег даже мой желудок, но в этих глазах я был дураком, и, наверно, это так и есть. Даже ребенком я развивался слишком медленно. Дома меня называли медлительным мулом. Больше всего я хотел защитить ее и осыпать ее всеми теми богатствами, которые были обещаны ее матери, но я был всего лишь служащим. Служащим без перспектив, без сбережений и без ценностей. Даже те деньги, которые я заработал до моего первого брака, ушли на помощь моей сестре.

Когда я впервые привез Лакшми в Малайзию, она плакала поздними ночами, когда думала, что я сплю. Я мог проснуться рано утром и слышать, как она тихонько плачет на кухне. Я знал, что ей трудно без матери. Днем она была занята своей овощной грядкой или ежедневными заботами по дому, но вечером одиночество переполняло ее.

Я не мог больше этого выдержать и однажды ночью встал с кровати и пошел на кухню. Как ребенок, лежала она на животе, уткнувшись лбом в скрещенные руки. Я смотрел на изгиб ее шеи, и вдруг огромной силы желание овладело мной. Мне хотелось обнять жену и почувствовать прикосновение ее нежной кожи. Я подошел к ней и положил руку ей на голову, но она вскрикнула от испуга, хватаясь правой рукой за сердце.

— Ох, как же ты меня напугал! — осуждающе и почти с яростью воскликнула она. Лакшми еще больше отклонилась назад и смотрела на меня выжидательно. Ее глаза были влажными и поблескивали, но выражение лица было холодным и закрытым, будто ящик в письменном столе. Некоторое время я стоял и смотрел на ее застывший вид и холодное, напряженное лицо, а потом повернулся и пошел спать. Она не хотела ни меня, ни моей любви. И то, и другое вызывало в ней отвращение.

Иногда, когда она спала, я тянулся к ней, и даже тогда она стонала и отворачивалась. И я снова понимал, что моя любовь уходит впустую. Лакшми никогда не полюбит меня. Ради нее я оставил своих детей, и, тем не менее, даже сейчас, после всего, что случилось, и всего, что я потерял, я знаю, что ни единого мгновения я бы менять не стал.

День, когда родилась моя Мохини, стал самым счастливым днем моей жизни. Когда я впервые взглянул на нее, я даже почувствовал боль, будто кто-то забрался в мое тело и сжал мне сердце. Я смотрел на нее, не веря глазам своим. Единственное слово ворвалось в мою голову.

— Нефертити, — прошептал я.

В мою жизнь вошла прекрасная Нефертити.

Она была так совершенна, что слезы неверия и счастья нередко увлажняли мне глаза. Неужели это я, я один из всех людей был причастен к созданию этого чуда? Я заглянул в ее крошечное спящее личико, коснулся ее прямых черных волос и понял, что она моя. А теперь в качестве подарка для тебя… сердце одного человека — мое. Твоя бабушка называла ее Мохини, но для меня она всегда была Нефертити. Именно так я думал о ней. Я представлял себе Мохини как иллюстрацию в одной старой санскритской книге моего отца. Она стоит так же изящно, как Богиня Змей, у нее длинные черные волосы, во взгляде искоса слились поровну страх и наслаждение. Ее беспечные ножки весело танцуют по сердцам многих мужчин. Дерзко, гордо она наслаждается своей порочностью. Нет, нет, моя Нефертити была самым невинным ангелом. Распускающимся цветком.

Мне было тридцать девять, и я смотрел на свою бесполезную жизнь, в которой одна неудача сменялась другой, и понимал, что, даже если я никогда не пройду еще одного собеседования в офисе, никогда не совершу какого-нибудь поступка, мне будет достаточно того драгоценного момента, когда акушерка передала мне мою Нефертити, туго запеленутую в старый саронг, пахнувший миррой.

В детстве, пока я рос, для меня было несложно выносить высокомерные взгляды моих сверстников, когда они сдавали экзамены и переходили в выпускной класс. Один за другим они проходили мимо меня, все с одинаковым видом, в котором было немного презрения, немного жалости; и все же я был счастлив. А теперь у меня самого дети — и в каждом что-то особенное. Я, бывало, ехал домой на велосипеде так быстро, как только мог, волосы мои развевались на ветру, к рулю была привязана гроздь бананов или четверть джекфрута, и как только я заворачивал в наш тупик, что-то происходило во мне. Я сбавлял скорость, чтобы снова и снова окинуть взглядом дом, где жила моя семья. Внутри этого маленького, лишенного великолепия дома было все, чего я когда-либо хотел от жизни. Там внутри была необыкновенная женщина и дети, от которых у меня дыхание перехватывало. Частичка Лакшми и, к моей бесконечной радости, частичка меня.

А потом, совсем без предупреждения, они забрали у меня Мохини. Вот так просто они ее убили, ребенка, о котором мы так заботились долгие годы. Ох, эти глупые слезы! После того как прошло столько времени. И та невыносимая ночь, когда дочь пришла ко мне. Посмотри на эти глупые слезы, они не хотят останавливаться. Я как старуха. Постой, дай мне достать мой платок. Дай мне минутку — я просто старый дурак.

Я вспоминаю, как сидел в своей спальне без света, мое тело горело от лихорадки. Шок от того, что ее забрали, вызвал приступ малярии. Светил лишь тусклый месяц в небе. Это была жаркая ночь, и немного раньше я слышал, как Лакшми принимает душ. Я помню, что молился, мое дыхание было горячим. Я никогда не молился раньше. Я обвинял богов в абсолютном равнодушии. «Это факт, — говорил я важно, как Папа Римский, — что мы молимся только для того, чтоб получить больше, чем имеем». Я доказывал, что даже самый высокий уровень самообразования — лишь эгоистичное желание, но правда состояла в том, что я был слишком ленив, чтобы воздавать благодарность за все то счастье, что свалилось на меня. «Бог живет в нашем сердце», — говорил я с уверенностью, думая, что я сам хороший человек, и одного этого уже достаточно. После рождения Мохини я понял, что родился с целой гирляндой удач, по в ту ночь я был беспокоен и полон дурного предчувствия. Я поднял к небу руки и крикнул Богу, также, как и другие презренные, вечно нуждающиеся человеческие существа: