Читать книгу "Меня зовут Шейлок - Говард Джейкобсон"

Плюрабель порадовалась, что Барни уехал. Она мудро поступила, когда отослала его, хотя на тот момент сама не вполне понимала, что ею движет. Хорошо бы он заблудился. Или пусть себе остается в Честерском зоопарке.

Плюрабель подошла к этому новому мужчине в своей жизни и положила ладонь ему на локоть. Ее удивило, какой твердой оказалась его рука.

– Потрясающе, – произнесла она.

Глаза Шейлока успели вновь стать темно-серыми.

– Не подействовало, – ответил он. – Милосердие не было проявлено.

– О, это неважно.

– Разве?

– Да и как определить, что подействовало, а что нет? – добавила Плюрабель, поднимая к нему лицо с опухшими губами. – Могу сказать, что на меня подействовало.

– Рад слышать. К кому же вы собираетесь проявить милосердие?

– К вам, если захотите.

– Я в милосердии не нуждаюсь.

– В чем же вы нуждаетесь?

Шейлок немного помолчал, словно ожидал еще чего-то.

– И? – произнес он наконец.

Плюрабель растерялась.

– Не понимаю.

– Я жду того, что должно последовать. Разве вы не загадываете загадки тем, кто чего-то от вас хочет?

Плюрабель тряхнула волосами, словно желая выбросить из головы то, что он сказал.

– Для вас у меня загадок нет, – ответила она. – Я чувствую, что с вами наконец-то могу быть откровенна. Знаю, вы ничего от меня не хотите. Но, быть может, есть нечто такое, что я могла бы вам дать?

«Уж не предлагает ли она сделать меня знаменитым? – подумал Шейлок. – Я слишком стар для этого».

– Тишина и покой, – произнес он вслух. – Тишина и покой – вот все, что мне нужно.

Плюрабель приняла это за поощрение. Тишину и покой она могла ему обеспечить.

– Вы не такой, каким я вас представляла.

– Каким же вы меня представляли?

– Не знаю, но я никогда бы не подумала…

Чем бы ни было то, чего бы никогда не подумала Плюрабель, она не могла подобрать для этого слов.

Шейлок пришел ей на помощь.

– Что еврей может вести себя настолько по-христиански?

Казалось, он почти выплюнул в нее эти слова.

– Нет-нет, я совсем не то хотела сказать. У вас был такой грозный вид, когда вы открыли мне дверь… я и представить себе не могла, что вы способны на подобную человечность.

– Вы просто повторили то же самое другими словами. Вы увидели перед собой еврея и не ожидали от него ничего, кроме жестокости.

– Я не увидела «еврея». Мне, знаете ли, евреи повсюду не видятся.

– Ну хорошо: увидели жестокость и придали ей еврейское лицо.

– Я всего лишь хочу сказать, что вы не такой, каким кажетесь на первый взгляд. Я не христианка и не бывала в церкви с детства. Но я представляю себе, что такое христианские чувства. Если меня удивило, что чувства, которые обычно проповедуют с церковной кафедры, красноречиво выразил нахмуренный человек, разве это плохо?

– Вы имеете в виду, нахмуренный еврей.

– Я имею в виду то, что сказала.

– Тогда я отвечу в том же духе. Да, плохо. Плохо забывать, откуда взялись ваши сахарные христианские чувства. С исторической и моральной точки зрения плохо не знать, что Иисус был иудейским мыслителем. Когда вы используете его цитаты против нас, то несете гадкую чушь. Любовь к ближнему – иудейское понятие. Милосердие тоже. Вы заимствовали их у нас. Присвоили себе. Вам отдавали их добровольно, а вы все равно предпочли украсть.

– Я?

– Неприятно служить воплощением? Неудивительно. Мне тоже было неприятно. Меня заставили ползать на брюхе за то, что я собой воплощал. Так что да, «вы». Вы говорите, что моя человечность вас удивляет. Чего же вы ожидали? И чью человечность во мне видите? Свою собственную! Как смеете вы учить меня тому, что я и так знаю, или ставить мне в пример то, что я давно поставил в пример вам самим? Это неслыханная наглость, древняя кража, не приведшая ни к чему, кроме горя. Ваша наглость запятнана кровью.

Казалось, Плюрабель готова расплакаться. Она прижала руку к груди.

– Вы словно наложили на меня проклятие, – проговорила она.

– Что же, теперь вы знаете, каково это – быть проклятым.

На этот раз Плюрабель готова была поклясться, что он действительно в нее плюнул.

* * *

– Вот что значит высказать все, что думаешь, – заметила Лия.

Шейлок плотнее запахнул пальто.

– Я долго готовился, – признался он.

– Твоя речь от этого нисколько не пострадала.

– Когда долго готовишься, рискуешь не произвести должного впечатления. Думать слишком много бывает вредно. От моих слов пахнет затхлостью. Речь могла быть и лучше.

– Она и так достаточно хороша.

– И только?

– Достаточно хорошо – уже достаточно хорошо. Ты же не думаешь, будто сможешь изменить ход истории?

– Я могу хотя бы надеяться.

– С твоей стороны это было бы неблагоразумно.

– Ты бы предпочла, чтобы я промолчал?

– Я предпочла бы, чтобы ты проявил немного своего рахмонес к той бедной девушке.

– За нее не беспокойся. Она чертовски меня любит.

– Тогда, пожалуй, беспокоиться нужно за тебя.

– Думаю, тебе нечего бояться. Она не того вероисповедания.

Он не ушел сразу, а остался стоять в снегу, наслаждаясь ее близостью. Оба молчали, словно каждый ждал от другого чего-то. Первой заговорила Лия.

– Разборчивость в вопросе, кто того вероисповедания, а кто не того, не принесла нам ничего хорошего.

– Не только мы виноваты, – напомнил Шейлок.

– Не только. Но я имела в виду именно нас – тебя, себя и Джессику.

– О, с Джессикой все будет в порядке.

Однако последовавшая гулкая тишина сказала ему, что Лия знает: с Джессикой не все в порядке и никогда не будет в порядке.

Неужели все это время Лия скрывала от него то, что было ей известно – точно так же, как сам он скрывал то, что было известно ему? Он отдал бы все на свете, лишь бы она никогда не узнала, что дочь их предала – предала любовь, которую они питали друг к другу, предала свое воспитание и свою честь ради кого-то, ради чего-то – определение значения не имеет, – совершенно ее не стоящего.

Так, значит, Лии приходилось еще тяжелее, чем ему… Все эти годы она лежала далеко под землей, в холодной могиле, лишенная утешения исповеди или беседы, плотно обвив руками их общий позор.

Сердце Шейлока едва не разорвалось.