Читать книгу "1612 год - Дмитрий Евдокимов"

Первыми прошли, построившись парами, стольники царя в парчовых длинных кафтанах с высоким, в три пальца, ожерельем и в ермолках, сплошь покрытых жемчугом. У всех лбы, по случаю особо торжественного случая, соскоблены до синевы. Все они были без оружия.

За ними шли четыре рыцаря в белых бархатных костюмах, опоясанные золотыми цепями, и с массивными секирами на плечах. Великий мечник Михаил Скопин-Шуйский, одетый в парчовую шубу на соболях, шел перед царем, держа обеими руками длинный и широкий меч великих московских князей.

По обеим сторонам дорожки шли алебардщики Маржере, одетые в красные и фиолетовые костюмы с нарядной отделкой. А вот с крыльца спустился и сам царь — в парчовом, вышитом жемчугом и сапфирами одеянии, с массивной короной на голове и со сверкающими бармами на плечах. Его поддерживали за руки королевский посол Олешницкий и постельничий Федор Нагой. За ним шла царица, одетая по-московски: в парчовом вышитом прямоугольном платье до лодыжек, из-под которого были видны подкованные червонные сапожки. Распущенные черные волосы струились до плеч и были украшены великолепным алмазным венком. С правой стороны ее поддерживал отец, а с левой — княгиня Мстиславская в атласном платье и золотом кокошнике, широкое лицо согласно моде было густо намазано белилами и румянами. За ними шли дамы государыни и жены именитых сановников.

У входа в собор царя и царицу встретил патриарх с митрополитами, благословил и подвел к иконам, перед которыми Димитрий и Марина били челом. На высоком помосте стояли три низких бархатных престола без поручней: черный — для патриарха и красные — для жениха и невесты.

После молебна, который одновременно вело несколько священников, нараспев читавших молитвы по книгам, поляки поняли лишь часто повторяемое речитативом «Господи, помилуй», двое владык взяли корону, лежавшую на золотом подносе перед алтарем, и отнесли ее патриарху. Благословив и окадив корону, патриарх возложил ее на голову Марины и, благословив ее самое, поцеловал в плечо. В свою очередь царица, склонив голову, поцеловала его в жемчужную митру.

Затем митрополиты попарно стали сходить на помост и благословляли царицу, касаясь двумя перстами ее чела и плеч крестом, затем целовали ее в плечо, та отвечала, касаясь губами митры. В том же порядке происходило облачение ее в бармы.

Была брачная церемония вполне невинна, однако царь почему-то не захотел лишних глаз. Жених и невеста стали перед патриархом, который, вновь благословив новобрачных, дал им по кусочку пресной лепешки, затем протянул хрустальный бокал с вином. Царица пригубила его, а Димитрий выпил до дна и бросил бокал об пол. Но на мягком сукне он не разбился. Тогда патриарх, чтоб избежать дурной приметы, раздавил бокал каблуком на мелкие осколки.

Обратно шли во дворец тем же порядком. Среди бояр, шедших за молодыми, слышался неодобрительный ропот. Оказывается, Димитрий грубо нарушил обряд, не пойдя в алтарь за причастием. Не причащалась и царица, что вновь породило сомнение бояр в желании ее быть православной. Не улучшил их настроения и град золотых монет, которые бросал Власьев через головы молодых на толпу придворных. Монеты, специально отчеканенные к этому дню, на одной стороне изображали особу императора до пояса с мечом в руке, на другой — двуглавый орел, в груди которого находился единорог, вокруг по-русски был написан императорский титул.

Молодых проводили в опочивальню, сообщив, что свадебный обед состоится на следующий день в Золотой палате, что также вызвало неудовольствие среди ревнителей старых порядков: устраивать праздник в день поста — это ли не грех!

Весь следующий день на площади перед дворцом беспрестанно трубили в трубы тридцать трубачей, били в барабаны пятьдесят барабанщиков, звонил самый большой колокол на Ивановской площади, язык которого дергали двадцать четыре звонаря.

Обед начался поздно. Вход гостей застопорился из-за конфликта дьяка Грамотина с польским послом. Тот, памятуя о чести, которую оказал Сигизмунд Афанасию Власьеву, усадив его во время обеда по поводу обручения Марины за один стол с собой, потребовал подобной чести и для себя.

Маржере, встретивший со своими алебардщиками гостей в просторных сенях, видел, как растерялся дьяк и побежал советоваться с Власьевым. Тот вскоре вышел, круглое лицо его выражало надменность.

— Их цезарское величество велели сказать, что даже если бы сам римский император приехал на его свадьбу, то все равно сидел бы за отдельным столом!

— Но их величество король не погнушался и посадил тебя с собою рядом!

— Их цезарское величество, — невозмутимо парировал дьяк, — изволил сказать, что Сигизмунд поступил совершенно правильно, оказывая уважение в моем лице непобедимому императору. А ты всего лишь посланник короля.

Взбешенный Олешницкий, не желая больше унижать свою гордость, повернул к выходу, расталкивая остальных гостей. Его взгляд встретился с глазами полковника. Нахмурившись, посол выразительно поглядел на шпагу Маржере, мимикой требуя от него незамедлительных действий. Маржере слегка пожал плечами, показывая, что сигнала до сих пор не последовало. Тут кстати подвернулся и Исаак Масса, шедший в толпе приглашенных иноземных купцов. Протиснувшись к полковнику и якобы разглядывая золотую посуду, выставленную на двух столах вдоль стен, шепнул:

— Они еще не готовы. Скорее всего — дня через три-четыре.

В зале, расписанном золотом, что и послужило к его названию — Золотая палата, перед большим столом стояли тронные кресла — для царя побольше, для царицы поменьше.

Царь сидел в знаменитой шапке Мономаха, которую, впрочем, вскоре снял, оставшись в ермолке, унизанной жемчугами. Марина на этот раз уже была в польском платье с фижмами, однако с высокой короной на голове, водруженной накануне патриархом.

Двадцатичетырехлетний царь и восемнадцатилетняя царица, и так невысокие ростом, казались, сидя в огромных креслах, совершенными детьми. Ноги их болтались, не доставая до пола. Сердце Маржере сжалось при мысли о заговоре: «Как агнцы при заклании!» Но нет, никакой тени предчувствия беды не набегало на их надменные лица! Напротив, царь сделал повелительный жест приблизиться Димитрию Шуйскому. Когда тот подошел, молча указал ему на свои болтающиеся ноги. Раболепно кланяясь и едва не целуя сапожки царя, Шуйский бережно уставил его ноги на принесенную специальную скамеечку. Такую же процедуру с царицей проделала княгиня Мстиславская. А Димитрий улыбался, победно поглядывая на поляков: «Видите, в каком страхе и раболепстве держу я своих бояр!»

…Обед уже шел несколько часов, по раз и навсегда заведенному церемониалу. Хотя было выпито много, веселья не было. Царь, а особенно царица тяготились скучным ритуалом. К концу обеда перед государем были поставлены два подноса с квашеными сливами. Снова к нему подходили попарно стольники, и каждого Димитрий одаривал в благодарность за хорошую службу. В одном из стольников царь узнал Дмитрия Пожарского.

— А, удалец! Не скучаешь по воинской потехе?

— Скучаю, ваше величество.

— Ну, ничего. Скоро попробуем в деле вот этих молодцов! — улыбнулся царь, показывая на польских офицеров.