Читать книгу "Тень Торквемады - Виталий Гладкий"

И в самой Слободе народ трудился не покладая рук. Здесь были кузница, чтобы ковать лошадей, мастерская для починки оружия, каморка шорника — вдруг понадобится срочно обновить узду или седло, большая поварня — для простого люда и стрельцов, малая поварня — царская; конюшни, где обретался вместе с конюхами старый опытный коновал, палаты, которые занимали иноземные лекари. Наконец, в Слободу переехала и часть Охотничьего приказа с огромными сторожевыми меделянами.

Фернан Пинто шел и любовался строениями Александровской слободы. Он никогда не думал прежде, что в этой варварской, заледеневшей стране могут быть такие чудеса. Чего стоил лишь один монументальный и торжественный Троицкий собор — дворцовый храм Александровской слободы. Здание имело форму куба и необычную толщину стен — не менее семи футов. В них были прорезаны узкие окна, и фидалго совершенно не сомневался, что собор может длительное время выдержать любую осаду. Сочетание яркости красного кирпича, из которого был выстроен собор, и белого камня в отделке придавали собору особую стройность и торжественность. А украшавшая его утонченная фряжская резьба — три орнаментальных пояса в верхней части фасадов и на барабане под главой — могла составить честь любому испанскому храму. Не менее богатым и пышным было и внутреннее убранство дворцового храма. Его стены украшала великолепная роспись, посвященная Богоматери. Как рассказали Фернану Пинто, собор строил сам Алевиз Новый, великий фряжский мастер.

А были еще царские палаты с трапезной для «малых приемов», богатому убранству которых могло позавидовать даже любимое творение короля Филиппа II — дворец Эскорил, строительство которого уже съело кучу денег. Но больше всего испанцев поразили подвалы дворцов Александровской слободы. Они не только уходили глубоко вниз, но поднимались кверху высокими и мощными белокаменными сводами и имели красивой формы окна, выходящие наружу.

Ниже подвалов существовали еще и мрачные подземелья с коридорами, куда ходу иностранцам не было. Там находились пыточная и тюремные казематы. О них рассказал Митька Бобер, который поневоле попал вместе с испанцами в Александровскую слободу. Фернан Пинто представил его как слугу; он не мог оставить его в Москве, боялся, что Митьку могут убить тамплиеры — ведь они знали его в лицо. А то, что охота на Бобра продолжится, он совершенно не сомневался.

Федька Басманов, когда ему представили новоиспеченного слугу, скривился недовольно, но махнул рукой и дал согласие — «пущай езжает». Но видно было, что боярский сын отнесся к Митьке с подозрением, поэтому Бобер старался поменьше шляться по Слободе и сидел в поварне, где у него быстро образовались друзья-товарищи — такие же любители хлебного вина и разных сказок, как и он сам.

Именно Митька поведал Фернану Пинто и де Фариа, что в этих подземельях кроме тюремных камер существует еще и тайный ход из царского дворца к реке Серой — той самой, на берегу которой приземлился на своих чудо-крыльях незадачливый смерд Никита. Ход настолько широк, что в нем можно проехать на тройке лошадей до Старой Слободы или к речке. А еще есть подземный коридор, соединяющий Александровскую слободу со Стефано-Махрищским монастырем, что находится неподалеку, в селеньице Махрино. И будто бы царь мог внезапно появляться в стенах монастыря и при желании столь же внезапно исчезать.

Веры в россказни Митьки Бобра было немного, но, здраво поразмыслив, Фернан Пинто решил, что, скорее всего, под подземными ходами народ разумел систему шлюзов и каналов, которые наполняли оборонительный ров и большие пруды на Государевом дворе Слободы, в которых ловили рыбу для царского стола. Возможно, и впрямь существовала большая «труба» для забора воды из реки, по которой можно было выбраться за стены.

Все время, что испанцы пробыли в Александровской слободе, царь предавался многочасовым моленьям. О чем он просил Господа или о ком — никому не было ведомо. Иоанн Васильевич уединялся в Покровской церкви, а бояре стояли подле нее, сумрачные и неразговорчивые, и казалось, совсем не замечали непогоды и морозца, который изрядно пощипывал лица. Впрочем, в теплых поддевках и боярских шубах никакой мороз не был страшен.

А по вечерам, после молитвы, великий князь слушал в своих палатах певцов и музыкантов, среди которых были воистину золотые голоса — Иван Нос и Федор Христианин. Поговаривали, что сам государь принимал участие в сочинительстве музыки — писал стихиры. Но об этом говорили глухо, а завидев испанцев, тут же умолкали, словно разговор был о чем-то срамном. Лишь Митька Бобер, прикинувшийся ягненком и став своим среди челяди, вносил в уши идальго самые свежие новости, о которых было ведомо даже не всем боярам.

Так испанцы узнали, что третьего января в Александровскую слободу приезжала избранная народом делегация духовенства, бояр и прочих сословий во главе с митрополитом Афанасием. Московский люд потребовал, чтобы царя уговорили вернуться на престол, угрожая, что в противном случае они государственных лиходеев и изменников сами «потребят». Ведь все дела в Москве пресеклись, суды, приказы, лавки и караульни опустели. Как жить дальше?! Но в ответ на слезные мольбы челобитчиков сменить гнев на милость Иоанн Васильевич долго молчал, а затем не очень любезно ответил, что подумает. С тем избранные и воротились в Москву несолоно хлебавши. Уж как они отчитались перед народом и что им на это сказали люди, про то было пока неведомо…

Фернан Пинто никогда так сильно не волновался. Когда его ввели в опочивальню великого князя, ноги у фидалго начали сами по себе подгибаться, и он едва не рухнул на колени, не дойдя до постели. В палате никого, кроме их двоих, не было. Федька Басманов, который ввел Пинто в опочивальню, повинуясь знаку Иоанна Васильевича, тихо исчез за дверью.

— Садись, Федор Даниилович, — указал царя на мягкий табурет неподалеку от постельного ложа.

Фернан Пинто с благодарностью поклонился и не сел, а почти упал на атласное сиденье, набитое пухом. Словно вырубленное из темного камня лицо великого князя с орлиным носом, освещенное несильным колеблющимся светом трех свечей, было мрачным и грозным, а в глазах горели алые дьявольские огни. Впрочем, возможно, это просто почудилось фидалго, потому что голос Иоанна Васильевича был мягким и доброжелательным.

Царь полулежал, полусидел, опираясь на подушки. Он был в синем парчовом халате, подвязанном красным поясом, и шитых золотом туфлях с загнутыми вверх острыми носами. В руках великий князь держал большую книгу, и Фернан Пинто сразу узнал, что это за произведение. О нем однажды рассказал Афанасий Пуговка как о любимой книге царя московитов. Подьячий даже описал ее внешний вид: красный сафьяновый переплет, украшенный жемчугами, а на верхней крышке закреплен золотой крест с изумрудом по центру.

Это было «Сказание о князьях владимирских». В ней выводилось происхождение русской княжеской династии от римского императора Августа. Якобы в одну из подчиненных ему областей на берега Вислы он послал своего брата Пруса, который и основал род легендарного Рюрика. Один из наследников Августа, Пруса и Рюрика, древнерусский князь Владимир Мономах получил от византийского императора символы царской власти: шапку-венец, драгоценные бармы-оплечья и другие дары. С той поры этим венцом и венчались на княжение все последующие русские князья.