Читать книгу "Блю из Уайт-сити - Тим Лотт"

Почему, интересно, мне это доставляет удовольствие? Я беру сэндвич с яйцом и беконом, его заказал Колин, но есть не стал, и сэндвич уже остыл. Раз Нодж бесится, я готов простить Тони. Я ему все и так прощу, рано или поздно, но в этом случае прощу сразу. Ради удовольствия понаблюдать за разъяренным Ноджем. Я жую хлеб и жирный бекон, вкус которого заглушен острым кетчупом.

Колин, сидящий напротив Ноджа, ковыряется в своем узком, костлявом, обгоревшем на солнце носу. Он достает что-то из темных глубин, а потом щелчком отбрасывает в сторону, там оно теряется среди старых пачек из-под сигарет, крошек и разлитого кофе, украшающих пол заведения. Он читает «Дэйли миррор».

В кафе жарко. В воздухе как будто висит напряженность, ожидание чего-то. На серой спортивной рубашке Ноджа темнеют под мышками круги от пота. Его это, очевидно, раздражает, но ныть он не будет. Он курит и делает вид, что ему все равно. Его икры, приоткрывшиеся в местах, где кончаются черные хлопчатобумажные штаны, бледны, как листья капусты.

— Они ведь не настоящие?

Колин показывает кивком головы на цветную фотографию в «Миррор». Женщина на снимке широко улыбается, на ней нет ничего, кроме ремня. Ремень совсем узкий. Волосы на лобке сбриты. Высокие, налитые груди выдаются вперед. Соски возбуждены — их явно готовили к съемке. Спина изогнута, на животе ни единой складки.

— Трудно сказать.

Я делаю вид, что разглядываю снимок, щурюсь, как будто пытаюсь поймать фокус на плохой газетной печати.

— Сразу все воспринимаешь по-другому, правда? — говорит Колин с легким сожалением.

Колин, он такой нежный. Этакий маринованный в меде цыпленочек.

— Что ты имеешь в виду? — спрашиваю я. Меня злит, что из-за Колина разговор может зависнуть.

Я смотрю на часы. Тони опаздывает уже на полтора часа. Это практически его норма.

— Если не знаешь, искусственные они или настоящие, труднее завестись. Потому что поддельные — это… обман. То есть если ты знаешь, что они искусственные, это не так сексуально, как если бы они были настоящие. Когда я узнал, что… та девица… ну, в фильме… как он называется… с Харрисоном Фордом и… Там оказывается, что она не живая, а робот. Она обалденная, но как только узнаешь, что… что она…

— Сборная.

— Да, сборная. Тогда ты задумываешься: если это не девица, то как же…

Нодж начинает ерзать на стуле. Он не стал смотреть на фотографию, повернулся и глядит через открытую дверь на освещенную солнцем улицу: ему не нравится, что вместо «женщина» употребили слово «девица».

— Женщина. Она женщина.

— В том-то и дело, — говорит Колин, не поняв, к чему придрался Нодж. — Но она не девица. Она бесполая. И как только ты это узнаешь, у тебя все опускается. С грудью то же самое. Если ты не уверен, что…

— Мне так все равно, — встреваю я. — Какая разница, настоящая она или искусственная. Все равно это возбуждает. Она же не робот.

— Что? Но я думал…

— Это актриса, которая играет робота. А на самом деле она живая.

Колин растерялся.

— Да, но границу определить трудно, все очень размыто. Ведь в фильме она не настоящая. И когда ты его смотришь, именно фильм кажется тебе реальностью.

Я взглянул на Ноджа. Вид у него страдальческий, в спор он, как всегда, не вступает. Дает понять, что все это кажется ему ребячеством. Я злюсь, не потому, что он не прав — это действительно ребячество, — а потому, что он превращает отстраненность в добродетель. А я пытаюсь угодить Колину, говорю с ним на его языке. Ну и кто из нас хороший? Я, а не он. Я хороший, потому что не боюсь показаться плохим.

— Не гадай. Они искусственные. Я видел, как эта девица давала интервью в утренней программе по телеку. Она сказала, что они ей очень нравятся. И что они придают ей ощущение… как она выразилась? Могущества.

От этого Колин становится еще мрачнее.

— Правда? Значит, она не… они не…

— Это пластическое чудо. Обе. Извини.

Колин закрывает газету и задумчиво берется за чашку с чаем. Кивает головой: мол, я знал с самого начала.

— Это заметно.

— Что заметно? — спрашивает Нодж с нескрываемым раздражением.

Отлично. Искусственная, самодовольная неуязвимость дала первую трещину. Но лицо по-прежнему невозмутимо и высокомерно. Ему бы пошла мантия вселенского судьи.

Колин слегка напуган.

— Ну… я не знаю. Наверное, по виду никогда не поймешь.

Колин пытается разглядеть Ноджа сквозь дымовую завесу, он прищурил глаза, защищая их от дыма. Колин всегда от чего-нибудь защищается, тем или иным способом. Он слегка качнул головой и сморщил губы, потом стал смотреть в открытую дверь. Снова наступает тишина.

Явное раздражение Ноджа не обидело Колина. Он поправил свою бейсболку, отвернув козырек вверх. Колина невозможно обидеть. Вдруг он ни с того ни с сего спрашивает, улыбаясь:

— Как вы думаете, есть жизнь после смерти?

Отвечая, Нодж даже не повернул головы:

— А у тебя не возникало вопроса, как Санта Клаус спускается по дымоходу?

Нодж — воинственный атеист, это обломки доморощенного марксизма, оставшегося в далеком прошлом. Колин улыбается. Улыбка становится шире, а глаза все холоднее и отстраненнее каждый раз, что я смотрю на него. Интересно, что это с ним сегодня. Моя мама сказала, что Оливия очень плоха, поэтому я стараюсь не затрагивать эту тему. Не хочу его расстраивать. И не хочу попасть в неловкое положение. Всегда есть опасность, что он расплачется.

— Нет, правда. Как вы думаете? Ведь мы же не можем просто так исчезнуть. Тогда получается, что все бессмысленно.

Он снова улыбается, как будто и сам поражен этим новым умозаключением. Затем берет мобильник и играет с ним, щелкая по антенне пальцем и наблюдая, как она раскачивается. Словно разбуженный этими движениями, мобильник вдруг начинает звонить.

— Держу пари, это Тони.

Колин прикладывает трубку к уху и нажимает на маленькую зеленую кнопочку с буквами «ОК».

— Алло. А, Тони, привет! Нет, не волнуйся. У нас все хорошо. Да. Нет. Что ж поделаешь. Конечно. Ну, до скорой встречи. Пока.

Колин выключает телефон и кладет его себе на живот. Он играет мышцами, телефон поднимается и опускается. Из-под футболки с пальмами, пляжем и названием места — Канкун, Мексика — где он, конечно же, никогда не был, высовывается узкая полоска розового тела. Он раскачивается взад-вперед на белом пластмассовом раздвижном стуле.

— Это Тони. Будет через пять минут. Извинялся, сказал, что застрял в пробке на Аксбридж-роуд.

Я чувствую, как мое раздражение нарастает. Никаких пробок на Аксбридж-роуд не было, когда я по ней ехал. Но я не собираюсь говорить об этом, если только Нодж не даст себе волю. А Нодж по-прежнему демонстрирует чудеса эмоциональной зрелости — пожимает плечами, изображает всепрощающую улыбку.