Читать книгу "Гринвичский меридиан - Юлия Лавряшина"

— Я не знаю, пап, — меня всю трясло и без этого разговора, но отец никак не желал оставлять меня в покое.

— Значит, не скажешь, что с ним сделала, — произнес он, не спрашивая, а раздумывая. — Ладно, сердобольная русская женщина, поправляйся! Мне пора.

Он поднялся, но я успела схватить его за руку.

— Не надо так, пап! Мне и без того плохо.

— Вижу, что плохо, — спокойно подтвердил отец. — Но тебе станет легче, когда спадет температура. А ему?

Стоило отцу уйти, как Ланя улеглась рядом, и я не смогла прогнать ее, несмотря на то, что она мне жутко мешала, хотя и не занимала много места. От нее веяло холодом, и меня колотил озноб. Я куталась и шептала в складки пододеяльника, пропитавшегося любимым запахом: "Пол… Мой Пол… Увидимся…" Засыпая, я услышала, как кто-то говорит: "Дикая скачка и безумство на крыше — разве в этом счастье? Что ты, девочка! Вот засыпать и просыпаться, всей кожей ощущая тепло именно того человека, которого ты хочешь…"

Я уснула, так и не дослушав фразу, но бой часов разбудил меня. Торжественный и оглушительный, как набат. Еще не открыв глаза, я сосчитала удары — ровно двенадцать. И только тогда вспомнила, что в моем доме никогда не было часов с боем. Что же тогда возвестило о приходе полночи?

"Все чудеса кончаются в полночь…"

Свет фонаря под окном окрасил часть потолка голубоватым светом. Свесив с дивана голову, я смотрела на это мертвенное сияние и понимала, что опять очутилась в другом мире. Здесь не могло быть того седого джентльмена, что померещился мне среди сосен… Игра теней? Обман зрения? Здесь не могло быть голубого платья — с последним ударом часов оно наверняка превратилось в лохмотья. Здесь не могло быть счастья…

Здесь я чувствовала себя совершенно здоровой.

Глава 23

Пол Бартон лежал, пригвожденный к постели капельницей, и думал о себе: "Живучий же он, этот Пол Бартон. Ничто его не берет…" Он больше не мог думать о себе в первом лице, потому что его "я" умерло сегодня ночью в пустой квартире. Умерло, как то чудище, уже из русской сказки про аленький цветочек, от того, что его возлюбленная так и не вернулась ни на закате солнца, ни на восходе…

Вчера был день его Большого Поражения. Сначала разогнали их митинг. Он не верил, что на детей могут замахиваться резиновыми дубинками, однако это произошло. Их не били, просто замахивались, пытаясь загнать в школу, но Пол все равно старался закрыть каждого. И один раз ему прилетело по ключице, как раз по левой, она болела до сих пор, и эта боль сливалась с той, что жила чуть пониже. Его ударили случайно, просто Пол оказался намного выше милиционера, и тот не рассчитал. Все были слишком разгорячены: школьники откровенной несправедливостью, а власти разраставшейся митинговой эпидемией. В области бастовали шахтеры, учителя, врачи… Никто и не думал возиться с их проблемами, наверху занимались тайными переводами денег на собственные счета в швейцарские банки, но у людей все еще хватало сил требовать своего.

До приезда в Россию Бартон и не представлял, что можно, оказывается, месяцами не выплачивать зарплату целой стране, и та ухитряется как-то существовать. Россия не поддавалась пониманию. Об этом писал один их поэт еще в девятнадцатом веке и призывал просто верить в свою страну. С тех пор ничего не изменилось: этот народ до сих пор был жив только своей верой в лучшее будущее, которое и представлял-то смутно. К тому же, эти представления периодически менялись… Пола мучило, что он никак не может вспомнить фамилию того мудрого поэта. Он вообще с трудом запоминал русские имена.

Когда Пол впервые услышал об этом митинге, то обрадовался. Само собой нашлось то, в чем он опять сможет проявить себя. Хоть не героем, но мужчиной. И потом расскажет об этом ей… И она будет им гордиться… И Режиссер навсегда уйдет с его пути.

Но их победили. Пригрозили вообще закрыть лицей и рассовать учеников по обычным школам. "Этого не может быть! — кричал Пол, оглядывая вытянувшиеся лица ребят. — Никто не имеет права!" Кто-то ответил ему так уныло, что Пол сразу поверил: "Да что вы, мистер Бартон! У нас может быть что угодно…"

Все разошлись по классам, а Пол не смог вернуться в свой. Девушки с микрофонами хватали его за руки и напористо допытывались: "Мистер Бартон, какова ваша личная заинтересованность в этом митинге?" Он хотел было ответить и вдруг понял, что не сможет ни слова вымолвить по-русски. Кое-как отбившись от журналистов, он пошел домой, сжимаясь от разочарования и обиды. Хвастаться теперь было нечем, но ему так хотелось вжаться лицом в ее мягкие коленки. И пусть она видит его поредевшие волосы… Пусть седина слепит ей глаза… Но ее пальцы будут поглаживать его, утешая и заряжая жизнью. "Я так люблю тебя, что у меня в голове мутится…" Разве женщины любят только героев?

"А что я знаю о женщинах? — размышлял Пол, шагая к дому. — Кроме нее, у меня и не было женщин. Я был близок, наверное, с целым миллионом, но разве они были в моей жизни? О нет, нет! Она — единственная женщина, как Ева в Эдеме".

А когда вернулся домой, понял, что, может, женщина-то в Эдеме и была одна, да вот мужчин оказалось двое. И она ушла с тем, другим, не разглядев, что он даже не человек…

Нет, сначала Бартон не осознал этого. Ему просто стало досадно от того, что не застал ее дома. Что он промок, а заварить чаю было некому. Что не удалось прижаться к ее коленям.

Пол завернулся в теплый халат и лег на диван. "Я так люблю тебя, — бормотал он, пытаясь найти ее запах, — что у меня в голове мутится…" Он произносил это на двух языках, и на каждом эти слова звучали лучше всех остальных. Наконец Пол затих, забравшись под одеяло, и улыбнулся сну, который уже подкрадывался…

Он проснулся, когда комната наполнилась красноватым отсветом заката. Окна выходили на запад, и Пол часто глядел в ту сторону, где была его Британия, и пытался притянуть ее взглядом. Он не особенно тосковал по родине, зная, что вернется туда. Но ему многого не хватало в плане удобств. Русские легко обходились без тысячи тех мелочей, отсутствие которых делают жизнь европейца невыносимой. Пол не очень страдал, потому что был готов к худшему. Ему рассказывали, что русские до сих пор справляют нужду в земляные ямы. Но Пола так неумолимо тянуло в эту страну, что он и на это был согласен. К счастью, все оказалось не так.

Очнувшись ото сна, он сел и вдруг понял, что она все еще не вернулась. Пол без боязни смотрел на расплывчатое солнце и думал, что она подарила другому тот аленький цветочек, который он ей преподнес. Ей было виднее, кто оказался лучшим садовником. "Ты такой, Пол! — Какой? — Такой…" Может быть, если б она все же сказала — какой, Пол яснее мог бы представить, чего в нем не хватает. Но ее признания были смутны, как те самые русские мечты, о которых она говорила.

"Нет, еще не все кончено, — рассердился он на себя. — Что ты, старик? Совсем ты сдал в последнее время… Она придет еще вон и солнце не зашло. Ей двадцать лет, у нее могут быть какие-то подружки… Если за месяц она ни разу о них не обмолвилась, то это не значит, что их нет. Она обязательно придет".