Читать книгу "Куда уж хуже. Реквием заговорщикам - Марина Серова"

Ганс смотрел минуты две, не шевелясь и почти не дыша. Не понимаю, как он мог удерживаться на почти гладкой стенке столько времени.

Затем он кивнул самому себе и за несколько мгновений вскрыл своими блестящими штучками внутреннюю защелку ставен, снял их с петель одну за другой и передал Бойцу, который аккуратно сложил их у стены. Потом пришел черед окон. Пользуясь стеклорезом, за который каждый профессиональный вор не раздумывая отдал бы год свободной жизни, Ганс почти бесшумно вырезал круглый кусок стекла, прижав большой палец липучкой к центру, а стеклорезом обводя, словно циркулем. Потом передал стекло нам и, просунув в дыру руку, открыл замок. После глянул наверх, неожиданно почесал в затылке и знаками показал нам, что рамы ждет участь ставен. С ними он возился минуты две, я заметила бисеринки пота, блестящие на лбу.

Спустив на землю рамы, мы втроем тихонько и быстро влезли в комнату. Ганс тут же отыскал люк, ведущий в подвал. Он был прикрыт, но не заперт изнутри – для того чтобы пятеро сидящих там могли выбраться («словно из-под земли» выскочить) в нужный момент.

Мы утерли пот, встали так, чтобы видеть лестницу, ведущую на второй и третий этажи дачи, постояли несколько минут, прислушиваясь.

Затем Ганс удовлетворенно кивнул и деловито взрезал все тем же стеклорезом деревянный люк. Выкроив в нем крохотную дырочку, он закрепил тонкую трубку, входящую в баллон с усыпляющим газом, который производят как раз на Предприятии.

Сделав это, взломщик поглядел на нас, ободряюще улыбнулся и открыл вентиль.

Выждав минуту, как приказал осторожный Владимир Георгиевич, а не тридцать секунд, как предписывала инструкция, мы открыли люк. Пятеро валялись на виду, а еще двое – сторожа Михайлова – за приоткрытой дверью.

– Двадцать минут точно, – шепнул Ганс, – теперь наденьте противогазы.

Предстоял самый опасный этап.

Четверо с автоматами засели, по наблюдениям Бойца, на третьем этаже. Значит, чтобы усыпить их, необходимо столько газа, что уснут все в доме, учитывая еще и то, что окно вынуто, и газ будет выветриваться очень быстро.

Ганс пошел наверх.

Я мысленно молилась, чтобы он не скрипнул ступенькой.

Боец молча ожидал, и я знала, что ему все равно, усыплять этих людей или убивать.

Минуту спустя наверху резко хлопнуло, послышались тихие, немного удивленные голоса, затем какая-то возня и неожиданное гулкое падение нескольких тел сразу.

Мы взлетели наверх, уже вынимая заготовленные веревки.

Через пять минут одиннадцать связанных мужиков штабелями лежали в подвале, в то время как все их оружие, которого в принципе хватило бы для вооружения полка пограничных войск, металлической грудой темнело в углу.

Михайлов тоже спал, и Боец несколько секунд с непонятной тоской и нежностью смотрел на большого, уже немолодого человека. Словно на отца.

Затем ножом вспорол его путы.

– Жди здесь, – сказал он мне, поправляя кастет на левой руке, – мы наведаемся в баньку, а потом – давать знаки. – Он устрашающе глянул мне прямо в глаза: – Таня, просто сиди на месте, карауль… и не высовывайся!

«Ладно-ладно, герой! Что бы вы без меня делали?!»

Смолчала.

Но, плюнув на запрет, все же подкралась к окну, откуда с удовольствием увидела, как стремительной тенью мой телохранитель возник за спинами двоих охранников, огрел одного по голове, а другого, пока тот разворачивался, свалил мощным ударом в челюсть снизу.

Когда при мне наносят такие удары, я морщусь, испытывая частицу боли тех, кто их получает. Двое свалились, не успев издать ни звука.

Потом Ганс долго и аккуратно возился с оставшимся третьим баллоном и, через минуту после того, как открыл вентиль подачи газа, махнул Бойцу рукой.

Боец тут же заливисто засвистел.

Это был знак шестерым – брать двоих у ручья…

Через несколько минут двор заполнился людьми Владимира Георгиевича. Без лишней суеты они отыскали «Вольво» и несколько машин попроще, пригнали их во двор, поздравили Бойца, Ганса и меня, принесли тела двоих глушанутых у ручья, собрали всех оставшихся в живых и вызвали с Предприятия фургон для того, чтобы увезти их. На разговор.

Только тогда, пока основная масса людей прочесывала местность в поисках возможных спрятавшихся, Боец облегченно вздохнул. Я почувствовала, как подкашиваются ноги, и оперлась на него.

– Ты чего? – спросил он, пряча усмешку.

– А ты чего? – спросила я. – Никогда не охранял слабых женщин?

– Звонить надо, – сказал Боец, усевшись на лавочку. – И ехать: до десяти – минут сорок осталось.

– Господи, как я устала… бери телефон. Набирай номер, бедолага.

Сотовый ликующе запел.

– Алло, Володя?! – радостно и довольно спросил Боец. – Мы тут справились… Нет, все лежат в отключке. Троих, правда, пришлось-таки… Нет, никого не задело даже… Очень классный газ… Да, сейчас приедем. Он спит, я его в своей машине повезу. А ты где? Там? Как переговоры?.. Понял. Знаешь… Что?.. Что?!! – внезапно выкрикнул он, бледнея; меня окатило холодом плохого предчувствия.

Ту‑у-у-у-у‑у!!! – завыл телефон; Боец побледнел, сунул его в карман куртки и ополоумевшим взглядом окинул двор.

– Андрей с группой – ждать фургон! Остальные по машинам! – и рванул меня к своей, на ходу объясняя всему двору: – На шефа с Гером напали! Прямо сейчас! Гоним к шестому мосту на путях! – и газанул.

Глава десятая

Ночной огонь

С такой скоростью я никогда не ездила. Мы мчались так, что на посту ГАИ, мимо которого пролетели четыре машины, не успели даже поднять шлагбаум… Часы мерно тикали, неотвратимое время продолжало свой бег.

Проехать от загородной Сашиной дачи до моста у железнодорожных линий днем, когда пригородные шоссе заполнены частными спешащими машинами, когда скорость ограничена, можно за пятнадцать-двадцать минут.

Но я никогда не думала, что это возможно за три с половиной. Два раза мы чуть не перевернулись, меня бросало от правого окна к левому, и все это краткое время невыносимо медленной езды я видела перед глазами Володю, на груди которого расплывается безобразное коричнево-красное пятно. Я видела, как его отбрасывает назад, как он падает, ударяется затылком об асфальт и едва сдерживает последний стон боли.

Я ненавидела себя за глупость – как я могла оставить его с четырьмя телохранителями вместо четырех машин?! Почему не сообразила, что для умненького Саши это наиболее удобный момент?! Я ненавидела всех, кто желает его смерти, я готова была задушить тщедушного братца-художника, растоптать его – где в этот момент было мое женское милосердие, сострадание?

Руки налились свинцовой усталостью, и чудилось, что вот-вот появится враг, для которого предназначены вся боль, вся ненависть, все горести и весь страх!