Читать книгу "Верни мне любовь. Журналистка - Мария Ветрова"

— Идиот! — определил Грига Корнет. — Я не говорил, что статья подлежит публикации в обязательном порядке!.. Я сказал, что она должна быть написана и отдана в руки старшей наборщицы Валентины Петровны Петрашовой, бывшего преподавателя французской литературы небезызвестного нам всем университета, с пометкой «Срочно в номер!». А уж будешь ты ее туда ставить, да еще срочно, — это, как говаривали когда-то, «на усмотрение главного редактора».

В квартире наконец наступила тишина. А в соседней комнате, очень, с моей точки зрения, кстати, зазвонил телефон, дав мне возможность оставить мужчин наедине друг с другом…

Конечно же аппарат я обнаружила не сразу, поскольку в нашем новом жилище ориентировалась пока плохо, а то ли гостиная, то ли столовая, в которой он надрывался, была какая-то просто безразмерная. К тому моменту, когда я нашла искомое — отчего-то на подоконнике, тетушка (а это звонила, как выяснилось, она) уже совсем собралась класть трубку, решив, что мы спим…

Этот день оказался просто посвященным всевозможным открытиям. Я, в частности, всегда была твердо уверена, что Лилия Серафимовна в последний раз плакала в младенческом возрасте. Однако первое, что услышала, подняв трубку, — ее всхлипывания… Как выяснилось минутой позже, моя драгоценная тетушка плакала… от умиления и — от того, что впервые за всю свою профессиональную практику ошиблась в диагнозе, неправильно определив причину моего состояния!

— Видишь ли, — оправдывалась она, — я всю жизнь так… так за тебя боялась из-за Пети и… и его наследственности, что не увидела очевидного…

— Лилия Серафимовна, — возопила я, — и ты — ты! — из-за этого плачешь?!

— Ну да… То есть нет…

— Так да или нет? — Я ощутила почти непереносимое желание рассмеяться.

— Ох… — как-то вдруг по-старушечьи пробормотала тетушка. — Просто я вдруг осознала, что я… что мне пора становиться тем, кто я и есть на самом деле… Ты же не собираешься искать для мальчика какую-нибудь постороннюю бабку или няньку?..

Я все-таки рассмеялась:

— Тетечка, ты что же, собираешься идти ко мне в няньки? Вместо работы?..

— Неужели ты против?! — В ее голосе звучал чуть ли не страх.

— Солнышко мое, конечно нет, но… Ведь вначале младенца еще выносить надо, потом родить, а у меня еще сроку всего ничего… И потом, почему ты думаешь, что это будет мальчик?

— Выносишь и родишь обязательно! — своим прежним твердым голосом сказала Лилия Серафимовна. — А девочка — это даже лучше, чем мальчик!

И она положила трубку.

— Тебя или меня? — раздался за моей спиной робкий голос мужа, словно и не он бушевал несколько минут назад на кухне.

— Меня — тетушка… Забивает заранее место няньки.

— Малыш, — Григорий уже стоял рядом со мной, приподняв за подбородок мое лицо, глядя мне в глаза, — Малыш, скажи, что любишь меня, а? Пожалуйста… Скажи, что выбросишь из головы прошлые обиды, раз и навсегда забудешь, каким идиотом я был… Я люблю тебя!

— А как насчет твоей супруги номер два? — неожиданно для себя задала я мучительный вопрос: вероятно, Гришанина откровенность оказалась заразной…

— Никак, родная… Можно сказать, с горя и — по пьяни… Ты же знаешь, я совершенно не переношу глупых баб…

И, не выдержав, добавил:

— Ты в этом смысле в моей жизни — единственное исключение!

Я совершенно не обиделась и ничего ему на это не сказала — за отсутствием возможности: Григ успел закрыть мне рот поцелуем, а его ласка всегда действовала на меня одинаково, отсекая от любых ощущений, кроме одного-единственного: ощущения головокружительной близости самого восхитительного мужчины в мире.

28

В ту ночь мне вновь приснилась Милка. Но впервые за прошедшие со дня ее гибели недели, уже складывающиеся постепенно в месяцы, приснилась совсем иначе, чем прежде.

Этот сон не был кошмаром — напротив! Насыщенный светом и необыкновенно яркими красками, он оставил после себя ощущение покоя и даже какой-то странной радости в душе…

Во сне мы с Милкой шли вдвоем по улице совершенно неизвестного мне маленького городка: очаровательно зеленого, с беленькими, почти игрушечными домиками под разноцветными крышами. За невысокими заборчиками пышной пеной вскипала зелень, цвели сады с незнакомыми мне яркими цветами… Настоящий рай! Я даже ощущала аромат этого цветения, тоже совсем незнакомый и удивительно приятный.

Да и сама Милка выглядела удивительно живой и красивой, гораздо красивее, чем когда-то в реальной жизни. Словно весь ее облик смягчился, подсвеченный внутренним, незримым сиянием, обретя покой и завершенность…

Некоторое время мы шли молча, наслаждаясь окружающей тишиной и красотой, потом она заговорила.

— Ну вот, — произнесла моя подруга, — теперь ты знаешь, где я живу, все, что можно, я тебе показала… Поговорим?

— Как ты сюда попала? — задала я ей вопрос, возникший в моем сонном сознании или подсознании.

— Разве ты не знаешь, — улыбнулась она ласково, — что убийца, уничтожая свою жертву, берет на себя ее грехи?..

Я промолчала, ошарашенная, а Милка, словно подслушав мои мысли, продолжила:

— Те двое были чисты…

— Двое? — недоуменно переспросила я.

— Ты думаешь только о Кате, а ведь вначале был тот ее мальчик, забыла?..

Мы дошли до конца улицы и остановились у самого последнего из домиков — тоже белого, под красной крышей.

— Я живу здесь, — сказала Милка. — Извини, пригласить тебя внутрь не могу, нельзя… И дальше нам тоже ходу нет…

Я посмотрела в ту сторону, куда показывала Мила, и — не увидела ничего, кроме огромного до головокружения, пустого пространства, голубоватого, бесконечного… Ни земли, ни неба — только пространство. Не знаю, как это описать поточнее. Милка снова улыбнулась и кивнула:

— Да-да, ты права, оно бесконечно… — И тут же заговорила о другом, видимо, о главном для нее: — Марина, я позвала тебя сюда, чтобы попросить кое о чем…

Ее лицо сделалось вдруг серьезным и печальным и словно полупрозрачным.

— Дорогая моя, вы должны ее отпустить… Понимаешь? Отпустить. Иногда судьей человеку может быть только Бог… Обещай, что сделаешь все, чтобы выполнить мою просьбу!

— Разве это от меня зависит? — Вопрос мой родился сам, как все, что происходило в этом удивительном сне.

Милка на это ничего не сказала. Но стала словно еще прозрачнее, как будто начала таять, а вслед за ней — и домики, и пышные сады, и аромат цветов, словно все это постепенно переливалось в голубоватую бесконечность, само становясь ею на моих глазах. И уже откуда-то совсем издалека до меня донеслась, как доносится эхо в горах, ее последняя фраза: «Назови девочку в честь меня, дорогая, в память обо мне… обо мне… обо…»