Читать книгу "Я вам покажу! - Катажина Грохоля"

— …и я сразу тебе звоню, — как сквозь туман до меня донесся обрывок фразы.

«Я очень рада, что ты приехал, я так по тебе скучала, Адам! Не важно, что у тебя там было, давай встретимся, поговорим, как взрослые люди… ведь нет бесповоротных решений. Если мы любим друг друга, все можно простить, понять. Я так рада, что ты здесь…» — хотела сказать я, как в американском сериале, и открыла глаза.

Я так сильно вдавила трубку в ухо, что казалось, еще чуть-чуть — и я проткну ею остатки своего здравого рассудка.

Я сделала глубокий вдох.

— Я рада, что ты приехал, — сказала я.

— Я спрашиваю: мог бы я к тебе заехать завтра за дрелью и за компьютером? В среду я выхожу на работу и…

За компьютером и дрелью. Ну да.

— Конечно, хорошо, когда тебе будет удобно.

— Завтра, если позволишь. Во сколько ты возвращаешься с работы?

«Я не хожу на работу, меня выгнали, я работаю дома. Приезжай, когда хочешь, я хочу тебя видеть как можно раньше. Приезжай в шесть утра, буду ждать с горячим кофе, сваренным для тебя, и с чаем — для себя!» — хотела крикнуть я.

— Как тебе удобно, я весь день дома, — сказала я в трубку.

— Тогда, если позволишь, я приеду днем, около четырех.

— Хорошо, — согласилась я, и мне стало совсем нехорошо.

— Значит, мы договорились, — начал прощаться мой любимый Голубой, но уже не мой, стеклянным и бесцветным голосом, совершенно лишенным каких-либо чувств. — Тогда до свидания.

— До свидания, — ответила я.

Я положила трубку, очень хотелось забыть этот тон. «Если позволишь», «мог бы я» — этикетные фразы из пособия по культуре речи.

Борис лежит у моих ног. Тяжело дышит. Вчера я снова выносила его в сад, задние ноги почти парализованы, он волочит их за собой. Сегодня он не смог встать. Манька говорит, что подошло его время. Чувствую, что он мучается.

Опустившись на колени рядом с псом, я положила ладонь на его поседевшую морду, погладила и крепко прижала к себе кудлатую голову. Борис приоткрыл глаза и посмотрел на меня. В этих черных пуговках столько тепла, любви и чего-то еще, о чем я не желаю знать… Еще нет, Бориска, держись, я так сильно тебя люблю! Я гладила и гладила его, подошли даже коты, и ревнивый Сейчас подсунул мне под руку свою серебристую мордочку.

Очень скоро я останусь одна, знаю — завтра, или послезавтра, или через три дня мне придется принять решение. Я наклонилась к Борису, он отвернулся — не выносит, когда я дую ему в нос, — и поцеловала его в ухо. Ухо начало подрагивать, словно стряхивая мой поцелуй. «Пусть моя хозяйка так себя не ведет: то дует на меня, то щекочет — пусть оставит меня в покое, я старый больной пес».

Я встала. Сейчас протянул мне лапку. Ох уж эта Тося! У меня единственный в мире кот, который подает лапу, когда хочет есть, — Тося его научила. Я пошла в кухню, достала кошачьи консервы и положила в мисочки по три больших ложки. Борис услышал постукивание, но не поднялся, не появился в дверях кухни, не попытался притвориться, что не знает, которая миска его, а какая — кошачья. Я специально громко стучала ложкой о банку, но в дверях по-прежнему никого.

А потом я дала волю слезам. Плакала о себе и о своем Борисе, плакала, потому что не так должна была выглядеть наша встреча, моя и Адама, плакала, потому что он не хотел, чтобы я его встретила в аэропорту, плакала, потому что мне снова придется выносить Бориса во двор, раз он не пришел на звук открываемой банки, плакала, потому что жизнь у меня невыносимо тяжелая, потому что всегда в самые трудные минуты я одна, и единственное существо, которое любило меня независимо от того, какой я была — отвратительной или великолепной, выглядела ужасно или чудесно, — лежало в комнате на ковре, и у него не было сил подняться. Мне предстояло взять на себя ответственность за решение: жизнь или смерть? А потом я вынесла Бориса в сад. Было холодно и темно, Борис, волоча задние лапы, потащился за кусты сумаха. Я ждала его на террасе, мерзла, но собаке тоже иногда надо побыть одной. Он смущается, когда я за ним хожу, словно стыдится своей немощной походки. Борис медленно возвращался обратно, зацепился косматым боком за кустик роз, отскочил, повалился на бок, неуклюже встал и заковылял в мою сторону, а у меня защемило сердце.

Завтра приедет Адам. Поразмыслив, я пришла к выводу, что гордость не самый лучший советчик. Я приглашу его в дом, тогда, даже если он будет не в восторге, он не сможет уйти не поговорив. А я буду прекрасно выглядеть. Я нанесла под глаза крем, который не без намека подарила мне на Рождество Агнешка. А еще, чтобы глаза не были опухшими и красными, сделала компресс из чайной заварки, а поскольку у меня не было чая в пакетиках, то чаинки налипли на веках и по всему лицу. Я буду самой красивой, и он поймет — независимо от того, что его от меня оттолкнуло, — что я выгляжу так специально для него. Я надену юбку, которая ему нравится, и старательно накрашусь. Потому что у меня праздник он вернулся.

С утра я была вся взвинченная. Квартира убрана, я пыталась работать, но была не в состоянии смотреть на экран монитора — буквы прыгали перед глазами. Ничего рассудительного я сегодня не напишу никому. Я поиграла в какую-то идиотскую игру, потом включила радио, чуть позже — Элтона Джона, посидела в кухне и в конце концов позвонила Маньке, которая сказала, что тотчас приедет, как только я решусь. Я положила Бориса на кровать, пусть полежит там, где любит, выкурила сигарету — фу, гадость! — и позвонила моей маме.

— Как дела, дочура? — спросила мама, а мне не хватило смелости сказать, что вернулся Адам.

— Все в порядке, мама, — ответила я.

— В воскресенье мы с отцом идем в театр, хочешь пойти с нами?

— С удовольствием, — согласилась я, хотя у меня не было никакого желания идти ни в какой театр ни в какое воскресенье… Мне хотелось, чтобы у Адама мозги встали на место, чтобы он вспомнил, что любил меня.

— Я передам трубку отцу, — сказала моя мама.

— Папа!

— Что случилось? — спросил отец, который с возрастом стал более чутким, чем мама.

— Ничего, — успокоила я его.

— Я же слышу, — не сдавался отец.

— Ничего, папа, Борису все хуже, — сказала я срывающимся голосом.

— Не мучай собаку. Я бы на твоем месте… — заговорил отец, а меня снова начал разбирать плач, поэтому я быстро закончила разговор.

Полдень. До четырех еще четыре часа. Чем мне себя на это время занять? За четыре часа можно родить ребенка, спасти мир, что-нибудь прочитать, написать, запечь три килограмма телятины или трехкилограммовую индейку. Я не желала ни спасать мир, ни что-либо запекать. Я хотела, чтобы уже было четыре. Тося сегодня возвращается в два. Я достала из морозилки голубцы и поставила их на маленький огонь.

Глаза усталые, но волосы я уложила Тосиной щеткой, выглядела неплохо. Я похудела, но меня это мало заботило. Как выглядел бы мир без мужчин? Он был бы полон счастливых толстых женщин.