Читать книгу "Пионерская Лолита - Борис Носик"

— Ясно. То есть вы хотите с визой, — торопливо перебил его Зяма, опасаясь, что Кучерский запоет сейчас «Любите Россию».

— Да. Так я рассчитываю. Несколько месяцев нашей лояльности, и, я думаю, поступят первые визы из консульства…

— Или первая виза. Все ясно, — сказал Зяма. — Вы тоже?

— Я? — переспросил Гоч. — Я — нет. Я просто уйду. Пойду туда, в ту сторону. Сперва очень быстро, потому что я слышал, что народищу здесь в горах — прорва. Потом медленней. Я пойду по горам. Надо будет только добраться до гор. Как только я решу — теперь уже скоро, — я пойду…

— Как это пойду? А паспорт? А граница? — воинственно спросил Зяма. — Так не бывает!

— Так было.

Все оглянулись и увидели, что тихий мелодичный голосок принадлежал Зяминой жене, Любе (Гоч, даже не оборачиваясь, ощутил волны ее женского тепла).

— Я читала про это в романе Набокова. Мальчик мечтал уйти обратно. И ушел туда. Он больше не вернулся. Может быть, он там…

— И уже больше не мальчик, — язвительно сказал Кучерский.

— Вот видите. Я стою за прилавком, а моя жена читает. Разделение труда, — сказал Зяма. — Таким образом, как во всяком приличном движении, у нас обнаружилось два крыла. Умеренное, с Кучерским, и экстремальное…

— Экстремическое, — сказала Люба неуверенно.

— Пусть так… Пусть они развиваются, а мы будем посмотреть, как говорили интеллигенты у нас в Дербенте.

Так прошло первое заседание, которое принесло в скудный Галин бюджет некоторый приварок. Гоч с Кучерским и другие члены союза, куда приходили (отчасти по подписке, а отчасти бесплатно, прямиком из консульства) разнообразные газеты и журналы на трех языках — «Московский комсомолец», «Гракан терт», «Вечерний Тбилиси», «Советише Геймланд», «Русская мысль», «Вечерний Ташкент», «Известия», «Биробиджанише штерн», «Казахстанская правда» и даже «Новая русская мысль», — лидеры и рядовые члены обсуждали текущие события и делились друг с другом опытами своей быстротекущей жизни. Однажды один знакомый армянин донес до них тревожную весть о том, что в революционной армянской организации недовольны утечкой личного состава в их союз. Впрочем, весть эта быстро рассеялась в дружеской атмосфере чаепития и обсуждения прессы. Семен тоже нередко засиживался у них и был как бы членом-соревнователем их союза.

Между тем Гоч почувствовал, что он уже созрел для ухода. За неделю он обошел всех новых друзей, нежно простился с Семеном и Бутуной и, воспользовавшись нерасторопностью ее мужа, поцеловал руку Любе. Жора вызвался довести его до Эвиана, а Галя взяла отпуск за свой счет, чтобы его проводить до гор.

Накануне отъезда, поздно вечером к ним пришел совсем бледный Зяма и сказал, что случилось несчастье. Ночью были взорваны лавка марокканца и помещение союза. Погиб хозяин лавки, который после трудового дня пил у себя чай с мятой. И Кучерский, который засиделся там допоздна, разгадывая кроссворд из «Вечернего Тбилиси» (дореволюционная повозка, четыре буквы).

— Но кто это сделал? — изумился Гоч.

— Ясно кто. Туркофобы проклятые, и что им мешало? Вам надо уходить сейчас же. Жалко будет девочку…

— Мы едем, — сказала Галя, бледнея. — Я пойду звонить Жоре, назначу ему возле «Порт Орлеан».

— Что с них взять? Они же ничего другого не умеют придумать, — сказал тат. — Но лично мне вместе с Любой не хотелось бы взлететь на воздух. А что теперь делать?

— Записывайте, — сказал Гоч. — Первое. Сейчас же предупредите полицию: охрана вашей квартиры, охрана Галиной квартиры. Потом — обговорите с армянами и делайте официальное заявление. У армян есть своя организация — «За возвращение в Армению». Ее они не трогают. Влейтесь в нее. Слейтесь. Попробуйте ее переименовать — «За возвращение на Кавказ!». И дайте лозунг на четырех языках, включая таджикский, для татов и бухарцев. Таким образом, к вам придут еще бухарцы…

— Светлая голова! — сказал Зяма. — И вы ни чуточки не еврей?

— Кажется, нет. Я даже не вполне чеченец. И я не вполне русский. Я даже не уверен, что я вполне человек. Я — Гоч. Садитесь. Невпрус учил, что нужно посидеть перед дорогой.

— Невпрус — это имя? — спросил тат, настороженно стоя у окна.

— Это аббревиатура. Сокращение.

— Ну да, то есть не вполне пруссак. Может быть, он был Гейне? Моя жена любит Гейне.

Галя вошла решительная и бледная.

— Я предупредила полицию, дала оба адреса. Жора ждет нас в кафе «Порт Орлеан». Можно выходить?

— Да, — сказал Зяма, отходя от окна. — Полиция уже здесь.

На южную автостраду они выехали не сразу. Жора хотел убедиться, что их не преследуют. Убедившись, что сзади чисто, он расслабился.

— Ну что, правду я тебе говорил? — спросил он у Гоча. — Жизнь имеет здесь разнообразие. Тебя уже два раза чуть не убили. И кто? Братья-армяне. А что там у вас? Как там в ваших стихах — «бежали робкие армяне».

— Ты не чеченец, ты старуха… — припоминал Гоч. — Ты трус, ты раб, ты армянин…

— Вот видишь! А тут… Бедняга Кучерский… Слушай, а может, в нем и турецкая кровь тоже была. Как у этого симпатяги, как его?

— Остап-Мария Бендер, — сказала Галя, придвинувшись, и левый бок у Гоча стал греться сильнее.

— Вы даже не знаете, как сильно вы все похожи здесь друг на друга, — сказал Гоч. — Какие вы маленькие издали и какие похожие, беспомощные… Когда спускаешься сутки, двое, дальний человечек на склоне становится все больше — как темный таракан на снегу. А кругом эта белая беспредельность снега, и ледников, и холода. И зубчатка хребтов, неприступность, обрывы. То вдруг стены, так круто, то пологий подъем, точно музыка, и склон переходит в склон, и скала контрапунктом, и гора до небес монолитом… Эта щедрость во всем — и в просторе, и в звездах, и в полуденном сиянье снегов, в биллионах снежинок… Где-то там, среди них этот славный Кучерский, и другие, не армяне, не таты, не турки, и не русские, и не невпрусы, просто капли тумана и просто снежинки…

В Эвиане они простились с Жорой.

— Не жалеешь, что со мной слинял? — спросил виновато Жора. — Я ведь тебе тогда в Дижоне то-се лапшу на уши…

— О чем жалеть? — сказал Гоч, поведя рукой. — Вот они, горы! Из гор в горы… Теперь я надолго уйду. Лет, может быть, на сто. На пятьсот. Хотя там, в Уйгурии… Или может, на лыжной базе. Если старик еще там… А потом уж Фанские горы, и Тянь-Шань, и Памир… Обреченные на смерть ягнята…

— Прощай! Дай я тебя обниму, — сказал Жора печально. — Береги себя.

— Он всех нас переживет! — с радостью и с надрывом сказала Галя.

— Деньги у тебя есть?

— Тат выдал мне суточные. Мы с Галей снимем лучший номер в отеле. А потом я уйду. На рассвете…

— Смотри, ты больше не светишься, — сказала Галя, когда они погасили свет в номере горного отеля.