Читать книгу "Утонченный мертвец - Роберт Ирвин"

Через полгода после публикации «Изысканного трупа» мне пришло длинное письмо от Моники. Она писала из Швеции. Последние три года Моника жила в Стокгольме, читала лекции в Министерстве социологии и работала над монографией, посвященной социальной истории сюрреализма. Разумеется, это письмо было откликом на мою книгу. Его тон был подчеркнуто насмешливым. Оно начиналось с такого приветствия: «Знаешь, мне даже в голову не приходило, что в тебе живет целая книга. Наверное, я тебя плохо знала. Ну, что же, как говорится, сама виновата…» Дальше Моника сокрушалась, что у человека нет авторских прав на собственную жизнь, хотя в данном конкретном случае было одно утешительное обстоятельство: поскольку ее коллеги из Министерства социологии не читали мою книгу и вряд ли когда-то прочтут, они никогда не узнают, что с ними работает нимфоманка с извращенными наклонностями. Но больше всего Монику огорчило, что я неправильно понял суть ее изысканий в области случайностей и совпадений, и представил ее в моей книге какой-то восторженной идиоткой. Она особенно подчеркнула, что ее подход к данной проблеме имеет под собой прочную философскую основу, и процитировала Шопенгауэра. По мнению немецкого философа, все события в жизни человека «находятся в двух фундаментально отличающихся друг от друга типах связи: первый тип – объективная причинная связь природного процесса; второй тип – субъективная связь, которая существует только для ощущающего ее индивида и которая, стало быть, так же субъективна, как и его сновидения, содержание которых неизбежно предопределено, но исключительно в той манере, в какой сцены в пьесе и реплики персонажей обусловлены замыслом драматурга. Эти два типа связи существуют одновременно, и одно и то же событие, хотя и является звеном двух абсолютно разных цепей, тем не менее, подчиняется и тому, и другому типу, так что судьба одного индивида неизменно соответствует судьбе другого, и каждый индивид является героем своей собственной пьесы, одновременно с этим играя и в пьесе другого автора – это недоступно нашему пониманию и может быть признано возможным только на основании убежденности в существовании заранее установленной удивительной гармонии… Мы все погружены в сон, который снится одному существу, Воле к жизни…» Дальше Моника продолжает уже от себя: «Милейший Каспар, если ты что-то не понял, пожалуйста, не огорчайся. Тебе и не нужно блистать интеллектом, ты мне нравился таким, каким был».

Тут я призадумался. Естественно, я почти ничего не понял из мудреных рассуждений Шопенгауэра. Но у меня было смутное подозрение, что за своей позой ироничной и беспристрастной интеллектуалки, Моника пытается скрыть обиду. Мне кажется, ее неприятно задело мое откровение, что Оливер так вольно распорядился принадлежащей ей задницей и использовал ее для своих собственных литературных нужд. Моника нежно со мной распрощалась, а в самом конце приписала постскриптум: «Бог знает, как все это воспримет сама Кэролайн – если она жива».

Я все еще думал, что ответить Монике, как вдруг, две недели спустя, мне по почте пришла открытка. Я узнал почерк сразу, как только увидел, и мне пришлось отложить открытку, чтобы справиться с волнением и дождаться, пока не уймется бешеное сердцебиение. Наконец, я сумел прочитать, что там было написано:

«Каспар, дорогой,

Если хочешь с нами увидеться, приходи в чайный павильон в Баттерси-Парке в следующий вторник в 4 часа пополудни. Мне бы очень хотелось с тобой повидаться.

С любовью, Кэролайн».

Стало быть, у меня получилось. После стольких томительных месяцев ожидания моя достаточно объемная книга все-таки породила эту крошечную открытку! До вторника оставалось четыре дня, и за эти четыре дня я ни разу не взялся за кисть. Я не мог рисовать – у меня тряслись руки. Даже образ Марселя дрожал на сетчатке, норовя ускользнуть в зыбкое марево сновидений, я и удерживал его целостность только предельным усилием воли. Впрочем, мне было не до того. Я готовился к встрече. Целыми днями ходил по дому, курил одну сигарету за другой и пытался представить, как это будет. Как мне себя повести? Что сказать, чтобы она сразу прониклась? После стольких попыток и стольких лет, я все же заставил ее вернуться, и не могу потерять ее снова. Я сделаю все, чтобы не дать ей исчезнуть еще раз.

Во вторник я даже не смог пообедать, так велико было нервное напряжение. Чтобы слегка успокоиться, я решил выйти пораньше и прогуляться пешком вдоль реки от Ватерлоо до Баттерси-Парка. Британская юбилейная выставка, «Фестиваль Британии», закрылась в сентябре 1951-го года, и уже через пару недель все павильоны и рестораны снесли. Только Большой выставочный павильон и луна-парк в Баттерси остались нетронутыми. Территория, где проходил фестиваль, теперь превратилась в пустынное море засохшей грязи и щебенки, а чуть дальше к западу городской горизонт, изрытый воронками кратеров, изгибался изломанной линией остроконечных вершин, отвесных обрывов и странно изогнутых башен – словно фрагмент из кошмарного сна, проступившего в явь. Во время войны отблески лунного света на водах Темзы наводили на Лондон немецкие бомбардировщики, и поэтому районы на южной окраине реки пострадали особенно сильно. Зрелище было поистине впечатляющим. Мне нравилось то, что я видел. Я не печалился о том, что разрушено. На мой взгляд, лондонский блиц оказал городу неоценимую услугу, избавив нас от изрядной доли наследия гнетущей и мрачной викторианской архитектуры.

Но тогда я об этом не думал. Пробираясь через разбомбленный квартал, я сосредоточенно проговаривал про себя все, о чём надо будет сказать Кэролайн – вот сейчас, уже скоро, -при этом я хорошо понимал, что мои мысленные репетиции лишены всякого смысла, поскольку я даже не представлял, что она делала все эти годы и какой она стала теперь – это как если бы подсудимый готовил защитную речь на суде, не зная, в чем именно его обвиняют. В голову лезли сентиментальные фразы из старых фильмов, типа: «Но у нас был Париж. И он останется с нами всегда».

И еще меня беспокоило, узнаю ли я Кэролайн. А вдруг она придет в монашеском облачении? Или в инвалидной коляске? Или выберется из «Роллс-Ройса» – тучная дама, вся в жемчугах и бриллиантах? В открытке было написано: «Если хочешь с нами увидеться…». Что значит «с нами»? Их что, будет двое? Мне представились две Кэролайн, а, может быть, даже двадцать или тридцать Кэролайн, которые разбились на пары и гуляют по парку длинной вереницей.

Я пришел в парк за два часа до назначенной встречи, теша себя совершенно безумной мыслью: а вдруг она тоже горит нетерпением увидеть меня и придет раньше?! Итак, у меня оставалась еще куча времени, и я решил побродить по луна-парку, рассмотреть аттракционы, подивиться на разные чудеса и диковины: «Гигантскую гусеницу», карусель, колесо обозрения, «Тоннель любви», Могго – самого крупного в мире кота, Слейпнира – восьминогого коня, Мистера К «Голодаря»*, представление Панча и Джуди**, Живую девушку, замороженную в глыбе льда и комнату смеха. Я подумал, что было бы очень неплохо, если бы весь Лондон превратился в один большой луна-парк, чтобы там обязательно были скрипучие карусели с красными и позолоченными лошадками, и женщины, прижатые к стенам стремительной центрифуги, не могли бы удерживать юбки, раздутые ветром и рвущиеся вверх, и легкие шарики для пинг-понга вечно плясали бы на воздушных фонтанчиках в тирах. Все быстрее и безумней. Лондон движется слишком медленно. А мне нравится бешеное кружение луна-парка. Яркие надписи в позолоченных рамках над входами в павильоны пестрели красками, словно зад возбужденного мандрила, и от этого разноцветья у меня рябило в глазах.