Читать книгу "Уничтожить Париж - Свен Хассель"

Нас вызвали в столовую, и мы стояли в противоположном конце, а гестаповцы разглядывали нас холодными, серыми, немигающими глазами, выискивая лица, которые вызовут у них интерес. Чуть впереди остальных сидел невысокий, крепко сложенный человек с массивным подбородком, глазами навыкате и длинными, как у обезьяны, руками. Посреди зала стоял ряд пустых стульев; они зловеще дожидались первых жертв.

Сидевший впереди поднял графин с водой и отпил несколько глотков. В тишине было слышно бульканье. Потом ободряюще подался вперед и обратился к нам.

— Криминаль-обер-секретер Шлюкбебир. Гестапо.

Последовала краткая пауза, наверняка чтобы дать нашим тупым солдатским мозгам усвоить это сообщение.

— Я здесь, — продолжал с обворожительной улыбкой криминаль-обер-секретер, — как ваш друг. Я здесь для того, чтобы помочь вам. Мы, гестаповцы, такие же люди, как и вы. Вы должны доверять нам и ничего от нас не скрывать. — Улыбка его внезапно исчезла, сменилась выражением ненависти и жестокости. — Бояться нас нужно только тем, у кого нечиста совесть! Только тем, кто нарушил закон, только тем, кто предал свою страну и подвел своего фюрера, нужно ежиться от страха при виде нас!

Снова пауза. Мы оставались бесстрастными. Несколько человек зевнули.

Шлюкбебир позволил жестокой мине постепенно исчезнуть и сменил ее приветливой улыбкой вестфальского крестьянина.

— Послушайте! — ободряюще заговорил он. — Давайте поймем друг друга. Давайте будем откровенны. Тем, у кого чиста совесть, совершенно нечего бояться. Мы, гестаповцы, салютуем вам. Становому хребту немецкой армии! Давайте дружно встанем и споем наш национальный гимн!

Он добродушно отбивал ритм графином. Гестаповцы пели громко, а из нашего конца зала раздавалось несколько слабых, унылых звуков. Когда гимн пришел к нестройному завершению, Шлюкбебир одобрительно кивнул. Потом поставил графин и водрузил руки на бедра.

— Я бы хотел, чтобы это был только лишь визит доброй воли. К сожалению, есть серьезные — нет, прискорбные — дела, которые необходимо обсудить. — Он шагнул вперед и простер руки к нам. — Голос его поднялся до потрясающего крещендо. — Еврейские вредители запятнали вашу честь!

Я взглянул на стоявшего рядом Порту, и мы пожали плечами.

— Вы знаете, — продолжал Шлюкбебир тем же хриплым криком, — что сделки на черном рынке наказуемы по уголовному кодексу!

Он достал из кармана и торжествующе воздел уголовный кодекс, словно факел свободы.

— Наказуемы смертью!

Голос его поднялся еще на пол-октавы. Рука, держащая «факел свободы», быстро прошлась по горлу в не оставляющем сомнений жесте.

— Черный рынок — это новая чума Европы! Избавьтесь от черного рынка, и вы избавитесь от еврейской пятой колонны! — Он угрожающе потряс обеими руками. — И мы избавимся от нее! Очистим Европу от этой гнойной язвы! Очистим Европу от грязных еврейских свиней, занимающихся этим отвратительным делом!

Криминаль-обер-секретер, зловеще хмурясь, уставился на стоявших в переднем ряду солдат. К сожалению, по какой-то оплошности, там стояли мы.

— Садитесь сюда!

Он резко указал на пустые стулья.

Мы ждали в надежде, что кто-то другой, у кого чиста совесть, выполнит этот приказ, но, казалось, все мы предали свою страну, подвели своего фюрера и имели все основания бояться встречи с гестаповцами. Никто не двинулся с места. Нам ничего не оставалось, как смело выйти вперед и рассесться полукругом на стульях. Я сказал себе, что это просто случайность; этот человек ничего не имел против нас, ему просто требовались козлы отпущения, чтобы усадить их на свои штрафные стулья и нарезать ремней из их кожи. Только совесть у меня не была чистой, и я не мог быть уверен.

— Ну-ну, солдаты. — Шлюкбебир встал перед нами, расставив ноги. — Я уже сказал, что мы, гестаповцы, ваши друзья. Мы здесь затем, чтобы помочь вам защитить свою честь от этих акул черного рынка.

Он допил из графина воду и громко, раскатисто рыгнул.

— Пропало десять мешков кофе! — выкрикнул он. — Этот кофе продали на черном рынке евреи! Мы, гестаповцы, знаем это наверняка! Гестаповцы знают все! Где этот кофе?

Вопрос казался общим, но мы, второе отделение, сидевшие в центре зала, чувствовали себя первыми подозреваемыми. Остальные воспользовались возможностью обратить на нас сосредоточенный взгляд, и мы почувствовали, что сила общественного мнения немедленно нас осудит. Краем глаза я увидел, что Старик разрывает свой блокнот на тонкие полоски, что Хайде загасил недокуренную сигарету и тут же закурил другую. Гюнтер запрокинул голову и сосредоточенно разглядывал черный потолок. Барселона деловито отрывал пуговицу с мундира, Малыш рассматривал подошву сапога, а Грегор старательно постукивал ногтем по зубам, словно искал в них дупла. Только Порта держался беззаботно. Он смотрел прямо на Шлюкбебира, и взгляды их встретились.

Наступило долгое молчание. Казалось, Шлюкбебир ждет, что Порта заговорит. Может быть, сознается. Но рот у Порты был плотно закрыт.

— Как угодно! — Шлюкбебир перевел взгляд на остальных. — Перейдем ко второму пункту. Три дня назад был похищен грузовик с постельными принадлежностями; он остался на несколько секунд без внимания перед казармой второй роты. Где эти постельные принадлежности? Я жду!

Мы сидели и ждали вместе с ним. Прошло десять минут. Никто не кашлял, никто не сморкался, никто не переступал с ноги на ногу. Мы едва смели дышать, чтобы не получилось свиста или вздоха.

— Глупцы! — заорал Шлюкбебир, потрясая кулаком. — Не думайте, что вышли из воды сухими! Мы, гестаповцы, никому не даем выйти сухим из воды! И учтите, вы сейчас не на фронте. Может быть, в окопах вам разрешалось отбиться от рук, но здесь — нет! Вы имеете дело с гестапо! Предупреждаю! Мы не знаем жалости! Те, кто предал своего фюрера, должны понести кару!

Несколько одобрительных кивков сзади. У Шлюкбебира появилась пена у рта. Он заплясал возле стола и так стукнул по нему кулаком, что графин свалился на пол.

— Герр криминальрат!

К моему крайнему ужасу, это встал Порта. И одарил взбешенного Шлюкбебира обаятельной однозубой улыбкой.

— Вы сказали, что гестапо хочет помочь нам?

Изумленный стон всего зала. Вся вторая рота свирепо уставилась на него.

— И что? — спросил Шлюкбебир.

— Со всем смирением и почтительностью хочу подать жалобу. Обращаются с нами дурно.

С бесконечной скорбью Порта нагнулся и достал из голенища какую-то объемистую книжицу.

— В последние четыре месяца, — сказал он, — мы не получали положенного сахара. — Перевернул страницу и постукал по ней пальцем. — По два грамма на человека[147]за каждым приемом пищи, вот что здесь сказано.