Читать книгу "Воспитан рыцарем - О'Санчес"

Лин испросил разрешения у отца проводить своего наставника до границы уезда, и тот не возразил, вздохнул только. Десяток воинов сопровождения отстали на целую тысячу локтей, но полностью ослушаться приказа старого князя, чтобы потрафить молодому, не посмели, расположились в пределах прямой видимости.

– Не хнычь… люди увидят. – Снег хлопнул юного князя по плечу, по спине, приобнял даже… – Значит, так… Освоишься, обживешься, привыкнешь… – а там, годика через три.. приедешь в гости, или я тебя навещу, в Океании, либо где-нибудь на просторе, никому не принадлежащем. У?

– Точно! – Лин заулыбался сквозь слезы и закивал. – А может, и раньше? Ну, встретимся?

– Может, и раньше. Но незачем спешить. Кроме того, тебе надобно привыкнуть к новой своей жизни, это будет не просто. А Мотоне я привет передам.

– И вот это… – Ха! Когда и как умудрился Лин добыть роскошную шаль, связанную из шерсти горных коз?.. Где он успел раздобыть столько денег?

– Ух, ты! Да с узорами, да с золотыми! Передам, она будет довольна. Я ей объясню, что рано или поздно ты нагрянешь в наши края, и вы будете нюниться вместе, в четыре ручья. Пока.

Снег лихо вскочил в седло, развернулся и на рысях помчался прочь. Лин, Гвоздик и Черника долго глядели ему вслед, и хотя Снег ни разу не оглянулся, Лин всем существом своим видел и понимал, словно огненные буквы читал, что спина его – спина немолодого одинокого человека, оказавшегося неспособным в эти мгновения перебороть и скрыть охватившую его печаль и горечь.

Еще через три дня князь вызвал сына и дал ему приказ и поручение: не медля долее, мчаться в княжество, дабы обнять мать и брата.

– Негоже мне размякать в семейных делах, потому что приказов Его Величества никто не отменял, я должен навести здесь, на границах, должный порядок, а это потребует много тяжелого труда, много крови, чужой и нашей. Признаюсь тебе, сын… хотя и непросто мне ронять подобные слова… Санги был тебе как отец, и я… испытываю сомнения в том… что способен состязаться с ним в знаниях, в умениях.. в отцовских способностях… в обаянии, наконец…

– Что вы, отец… Для меня великое счастье…

– Для меня тоже. Не красней, в любом случае – три-четыре дня не перевесят пяти лет. Время, чтобы исправить неравновесие, у нас есть, и дальше оно будет за нас. Но твоей матушке, бесценной моей госпоже Ореми, немыслимо ждать более необходимого, я уже подал весточку, а сейчас, в твоем лице, посылаю ей чудо, о котором она мечтала много, много лет, и обрела надежду со вчерашнего дня, как только прочла мое послание. Береги себя. Мы не можем себе позволить потерять тебя еще раз. Ступай.

Отец у Лина (мысленно юноша продолжал называть себя именем ребенка-найденыша, так ему было привычнее) оказался весьма суровым человеком, прямым и резким, и очень умным. Ему хватило такта приближать к себе найденного сына не вдруг, небольшими шажками, чтобы тот успевал освоиться со своим новым семейным и сословным положением. С этой же целью он отдалил от себя старого шута – все равно уже не шутит почти, только плачет да вздыхает – и отдал его в постепенно складывающуюся свиту юного князя: старик даже разрыдался, но уже не от старости и воображаемых обид, от счастья, ибо ему довелось нянчить и смешить младенчика в его первые годы, и делал он это с любовью.

Черника – добродушнейшее на свете существо, веселое и покладистое, она с любым общий язык найдет, а вот Гвоздик… Он скорехонько навел страху на весь княжеский двор, а начал с того, что в первую же ночь вылез во двор и порвал на клочья целую свору сторожевых церапторов, да чуть было не уходил до смерти одного из стражников, попытавшегося вмешаться… Пришлось Лину дать своему питомцу жестокую выволочку (один подзатыльник, два трепка за уши и долгий выговор грозным голосом, с потряхиванием пальца возле черного носа), но Гвоздик привыкший больше опираться в своих выводах не на удары извне, а на внутреннее чутье, на то, что он чуял в голове и груди своего друга, легко и прочно внял наказанию и уж больше не своевольничал так в окрестностях замка. Однако в его пределах тут же же сумел выследить и загнал в вытяжную трубу очага ручного оборотня, очень редкого и дорогого, вывезенного князем из диких дальнозападных земель… Как выяснилось, свирепый и беспощадный оборотень до безумия боится добрых, смирных и веселых охи-охи… Князь Та-Микол призвал пред свои очи обоих: Сына и Гвоздика, долго вглядывался в зубастого зверя…

– Ну и чудовище. Неплохо иметь в друзьях такой кошмар. Ты уверен, что его дружба надежна?

– О да, отец!

– Тогда я рад. Только незаметно что-то, несмотря на твои уверения, что сей живоглот внял твоим распоряжениям о благонравии. Я понимаю – зверь не человек, и первое время я готов потерпеть его выкрутасы, но…

– Я понял, отец, и ручаюсь за него.

Нет, нет, Гвоздик тоже все понял, и ничего ему ни от кого не нужно. Но в очередной раз повизгиванием в две головы пожаловался, что без охоты и простора ему горько и душно, и что все его обижают, и никто его не любит…

– Ну как же не любят? А я, а Чери? Скоро поедем на охоту, но пока – терпи. Ты ведь уже взрослый, ты ведь у нас умный. Умный же?

– Еще бы! – отвечал ему верный Гвоздик, – вон у меня какие клыки! А когти!..

– И когти… Но все они, друг мой непоседливый, не единственные и не исчерпывающие признаки ума… Кто там?

У Гвоздика едва шевельнулись чешуйки на хребте и опали: свои, это Риморо, шут, который почти неотлучно при нем. Лин ничего не мог припомнить из своего княжеского детства, включая и веселильные выходки старого шута у своей колыбели, но его бдительности и осторожности были предъявлены две надежные верительные грамоты: отзыв двух сердец, его и Гвоздика. Двух дней не прошло, а шут уже по-свойски разговаривал с Гвоздиком и даже дерзал касаться морщинистой лапкой его загривка. Гвоздик урчал в ответ, помигивая когтями и клыками, но по-доброму урчал, без гнева, уж Лин это чуял точно. Лин в корне пресек все попытки шута фиглярстовать, потчевать его своими выходками и гримасами, но зато часами, особенно в пути, разговаривал с ним, расспрашивал о людях, о местных обычаях, об истории княжества и рода… Старик отвечал как умел, а разум у него был по большей части острый, память надежная.

– Но мне трудно называть тебя просто Кари, сударь, мой господин! Старик услышит – прибьет меня!

– Как это прибьет, если он словом своим отдал тебя ко мне в свиту? И как это он прибьет – за выполнение моих приказов? Ты не прав, Римо, батюшка – человек слова. И он далеко.

– Это – воистину, это верно, он человек чести и данного слова. Да – бока мои боятся, моей головы не слушаются. Конечно, я буду звать тебя Кари, сударь, мой господин, а все же лучше не вынуждать меня делать это при твоем отце. Да и при твоей сиятельной матушке, если уж честно. Она, прямо скажем, ни от кого не терпит фамильярности.

– А за что ее зовут Гроза?

– А откуда ты знаешь? С чего ты взял? А?..

– Ты же мне сам рассказал вчера. Чего всполошился, я же не выдам. Итак?