Читать книгу "Дом без номера - Мария Бережная"

– Она… Она уже уходит, друг, поэтому неважно, – махнул рукой Бродяга.

Странная это была картина: парк, газетные ряды и скамейка, на которой сидит ангел и пьет латте из бумажного стаканчика. Он улыбается своим мыслям и молчит. А рядом – Бродяга в длинной черной шинели играет на губной гармошке. Время от времени он откладывает гармошку и с нескрываемым удовольствием делает очередной глоток кофе.

– А завтра она придет? – неожиданно для себя спросил Мобик.

– Придет. И ты приходи. Я сочиню к завтрашнему дню новую музыку. И газеты прочитаю. Принесешь новые?

– Принесу. Тогда до завтра!

Бродяга только кивнул и продолжил играть. Мобик потянулся и побежал по своим делам, думая о девушке в белых перчатках. Интересно, какой она ангел? Мобик обычно сразу это определял, но с ней не получилось.

А на скамейку к Бродяге присел Варцлав. Впечатление было такое, будто он не подошел, а возник. Р-раз! – и сидит, улыбается, глядя на парк рыжими глазами, слишком яркими для человека.

– Котом ты мне нравишься больше, друг.

Варцлав улыбнулся и протянул Бродяге коробку:

– Скоро весна, и тебе понадобятся новые ботинки. Желтые, как твой чемодан.

Бродяга открыл коробку и довольно засмеялся.

– О да! Это ботинки! Это всем ботинкам ботинки!

Он смеялся так весело и задорно, что невольно улыбнулся каждый, кто в тот момент находился в парке или проходил неподалеку. Смех Бродяги казался наполненным ежеминутной, ежесекундной радостью. Быть счастливым, абсолютно счастливым от какой-то мелочи – редкое умение.

– Я рад, что ботинки тебе нравятся, друг. Может, когда-нибудь ты придешь в них в Дом без номера и останешься там жить. А то забегаешь только для того, чтобы рассказать сказку… Хотя и это я очень ценю, но детям мало.

– Ну, это вряд ли, друг, не обижайся! Ты строишь Дома, в них живут люди. А у меня, смотри, что есть, – Бродяга обвел рукой всё вокруг и продолжил: – У меня есть парк, желтый чемодан, губная гармошка – а теперь и прочные желтые ботинки. А еще отличные сигары и полные карманы друзей. Каждый здесь – мой друг.

Варцлав прекрасно его понимал. Они очень похожи, разве что Бродяга гораздо сильнее и в чем-то мудрее.

– Тебе плохо?

– Мне не плохо, мне как-то… не так. Не по себе, – признался Варцлав.

– Ты всегда такой взъерошенный, когда стоишь на пороге, друг. Дать совет?

– Да.

– Уезжай. Перестань переживать и уезжай. Бендер справится. Из него получится хороший Привратник.

– У меня такое чувство, словно я сбегаю.

– Ты не сбегаешь. Ты сделал всё, что было в твоих силах. Дальше Дом проживет сам. Возможно, когда-нибудь в другом городе появится еще один Дом без номера, и ты окунешься в новые заботы. Но пока самое время подумать о себе. Если ты не сделаешь этого – откуда возьмутся новые Дома? И, кстати, привези мне брелок!

Варцлав встрепенулся и заинтересованно посмотрел на Бродягу.

– Какой?

Тот пожевал губами. Подумал и кивнул.

– Эйфелеву башню. Даже две: одну серебряную, а другую золотую.

Варцлав улыбнулся. Бродяга никогда ничего не говорит просто так.

– Пойдем, друг! Я хочу показать тебе город. Сегодня на вокзале играет Моррис.

Бродяга в каждом городе знал обо всем и обо всех. Иногда Варцлаву казалось, что он тоже мог бы стать Привратником – только для целого города. Если бы, конечно, захотел остаться в каком-нибудь из них надолго.

Глава 59

Моррис

Больше всего Моррис любит играть на вокзалах.

Иногда он встает около центральной лестницы, иногда во внутреннем дворике; а если идет дождь, то выходит на улицу и играет у дверей вокзала, заманивая в здание людей, которые просто шли мимо.

Заманивать Моррис умеет. Тягучие, как смола, горькие или сладкие, как шоколад, бодрящие или, наоборот, успокаивающие и умиротворяющие звуки его саксофона для многих – что-то вроде красочных мазков на картине блеклой и суетливой повседневности.

Моррис умеет играть. Пожалуй, к этому больше нечего добавить.

Каждый день – новая мелодия. Популярные шлягеры или только что рожденные джазовые импровизации – где угодно и как угодно. Иногда, под настроение, он исполняет смешные детские песенки, которые, пройдя через его душу и душу его саксофона, становятся неузнаваемо прекрасными. О да, у саксофона тоже есть душа! А еще имя – он зовется Моррисом-младшим, и музыкант часто с ним советуется, что бы сегодня сыграть.

Многие не замечают Морриса, как привыкли не обращать внимания на шум поездов и машин или гомон толпы. Но если кто-то все-таки остановился, то не сможет уйти, пока музыкант не доиграет эту мелодию, потом следующую… И вообще, дела-то не такие уж и срочные. Не каждый день встретишь на улицах Питера подобного виртуоза, так что можно постоять и дослушать до конца… Тогда Моррис специально делает передышку. Он откладывает саксофон, раскланивается с публикой и начинает неторопливо прохаживаться, разминаться – дает шанс окружающим выпутаться из призрачных сетей музыки и уйти.

Под ноги музыканту кидают деньги, цветы, но он никогда ничего не берёт себе. Вернее, вроде бы берёт, но потом всё это богатство достается первому встречному нищему или бродяге.

Сегодня Моррис устроился на ступеньках во внутреннем дворике вокзала.

Солнце играло с саксофоном, отражалось от его блестящих боков и пыталось записать услышанную мелодию зайчиками на стенах. Люди в ожидании поездов и автобусов незаметно для себя подходили всё ближе и ближе к Моррису, образуя круг, который с каждой минутой становился все теснее и теснее.

Моррис улыбался и играл. Душой, разумом, легкими – всем, чем мог. Музыкант редко смотрел по сторонам: ему не нужно было видеть публику глазами, он прекрасно умел видеть музыкой, касаясь каждого призрачными пальцами своей мелодии. Звучит немного страшновато, но Моррис представлял это именно так: у музыки есть пальцы и ими можно коснуться любого. Не лица, конечно – души!

Он начал играть «Шестнадцать тонн», когда что-то в толпе людей его смутило. Моррис открыл глаза и впервые оборвал мелодию на середине.

Напротив стояла женщина. Одежда – ярко-оранжевая юбка и желтый топ – невероятно красила ее, несмотря на полноту. Рыжие волосы, веснушки на вздернутом носике (столько солнца в одном человеке!) на мгновение ослепили Морриса. Казалось, свет, который жил внутри этой женщины, не помещался в ее теле, его бы хватило еще человек на десять. Даже ее движения были наполнены светом.

А еще она держала в руках невероятно огромный апельсин и такую же грушу и, протягивая их Моррису, что-то говорила.

– Простите?

– Нет, вы простите, что я прервала вас! Но это моя самая любимая песня, я просто не могла стоять просто так. Хотите яблоко?.. В смысле, апельсин или грушу? А то предлагать вам деньги – как-то неправильно, а? – она еще и тараторила.