Читать книгу "Якутия - Егор Радов"

- Ай, буйака-ам! Уруй! Уруй!

- Зарежем гнид, вонзим им ножички в печенку, засунем им сэргэ в задницу, зальем их кумысом, настрогаем их, как строганину!

- Куй! Куй!

- Золото для Якутии!!

- Саха!!! - в экстазе заорали солдаты и их командиры, и застучали сапогами о землю, требуя немедленно начинать поход.

- Саха, - жеманно повторил Ефим Ылдя и послал войску воздушный поцелуй.

- Саха!!! - взревело все вокруг. Жукаускас, стоящий подле царя, виновато отвернул взгляд и увидел раскидистую маленькую пальму у зенитки.

- А теперь, сахи мои, якуты ненаглядные, пойдемте ж молиться нашему Юрюнг Айыы Тойону, и пусть Первый Шаман благославит нас и покамлает за нашу победу!..

- О... - вдохнули все, и опять начались приказы, перестроения, повороты и команды.

- Вперед, со мной, ласточка, - издевательски прошептал Ефим Ылдя Софрону Жукаускасу. - Я вас от себя не отпущу. Плевать, что подумают. Мало ли, что вы там наболтаете обо мне! Царю этого не нужно.

- Почему же вы не говорите по-якутски, если вы - якуты? - спросил Софрон, горько усмехаясь.

- Молчать! - злобно отозвался Ылдя. - Это все из-за вас, из-за различных армяшек, русских... Это из-за вас у нас не было школ и любви к родной речи! Ничего, скоро я забуду вашу мерзкую мову! Вся эта мать, муть!..

- А вы читали Мычыаха? - трепетно произнес Жукаускас.

- На хер его, в жопу, в дерьмо!.. Предатель нации, удмуртский выкормыш!

- Ну и что, что его жена была из Ижевска? - быстро проговорил Софрон.

- Заткнись! - крикнул царь так, что на них обернулся человек в коричневой пилотке, укоризненно посмотревший на Софрона. - Иди рядом со мной.

Они пошли вперед, обойдя перестроившееся войско, и Ылдя гордо встал во главе его.

- А теперь иди за мной, - злобно шепнул он и пояснил недоуменно поглядевшему на него человеку в пилотке, который проследовал за ними:

- Это мой пленник. Важное дело. Никому не могу доверить. Человек почтительно кивнул и занял свое место за Жукауска-сом. Все замолчали, потом Ылдя вдруг завопил:

- Уранхаааа-ай!!..

И быстро пошел вперед, не оборачиваясь.

Армия двинулась следом, и по звуку состояла как будто бы из одного-единственного непомерно четкого воина, который недавно сдал на <отлично> зачет по строевой подготовке. Жукаускас быстро семенил, не попадая в общий ритм. Иногда ему наступал на пятки человек в коричневой пилотке и сердито бил его кулаком в поясницу.

И они подошли к огромному ослепительно-белому, сияющему белым светом остроконечному шатру посреди поляны с высокой зеленой травой. Шатер возвышался в бездонном сером небе, как белый дворец божественного героя или же как символ вечного очищения, наверное, ждущего души. Его жуткая, воздушная, невероятно чистая белизна будто поглощала окружающее, преображая краски, взгляды, ощущения и вещи. Великий молочный дух исходил от него, словно живительная сила, заключенная в волшебном горном хрустале. Дверь была открыта; внутри было белым-бело, и у входа стоял высокий якут в белой одежде, и он улыбался.

Царь остановился перед ним, склоняя голову, и войско остановилось перед ним, и Софрон остановился. Седой якут поднял вверх руки, поднял вверх лицо и поднял левую ногу. Он закрыл глаза и нараспев проговорил:

И тут наступила благодатная тишина, прозрачной прелестью чуда накрывшая существовавшую здесь суету, словно последняя великая белая ночь перед временем новых небес, опустившаяся на весь мир. Радость грядущих истинных тайн заполонила пространства и души волшебным восторженным чувством подлинного приобщения, произошедшего в один-единственный миг; пламя озаренной умилением любви охватило существа, сраженные прекрасным постижением, словно всеобщим сиянием, разлитым повсюду великой ослепительной рекой, и напряженная легкость разорвалась в невидимом воздухе, поразив унылую тяжесть недоделанных настроений и молитв. Холод воспарения ожег пьяным поцелуем свободы рутинообразность разнообразных индивидуальностей; изумленное забытье воцарилось, как другая эпоха, или мгновение; величие возникло внутри шатра. Звездное солнце свершения вспыхнуло, словно смысл пути, венчающий предел. Звуки бездонной тишины, в которой утонули откровения и упования, зажглись искрящейся радугой прибежища. Глаза всевозможности и любви проявились повсюду, будто высшее око, открытое взору надежды, и вихри веры взметнули ввысь простые жизни и сомнения созданий. Слезы смирения стали славой и трепетом в музыке чудесных миров; лики неведомого склонились над убаюканным духом существующих, как отцы. Неотвратимый водоворот бесконечного становления звал все в свои счастливые объятия, унося субъекты и эффекты в глубокую высь своей загадочной цели. Блаженство омыло сущности и всякие глупости сверкающей волной божественности, имеющей милость, ужас и имя.

Они стояли в светоносном центре шатра, поверженные и вознесенные его невероятием. Наступила великая размытость, воздушная благость, невесомость райского голоса. Они были придавлены своим собственным совершенством, и преображались в нечто едино-прекрасное, молящее на коленях о праве быть на коленях и о том, чтоб не быть. Что-то сияло вокруг, или впереди; кто-то взлетел, пробивая верх шатра и впуская ослепительный блеск в самое нутро того, что было здесь; время словно наступило на пятки самому себе и стало огненным кольцом; и слово было произнесено. Кто-то обратился к ним, нисходя потоком искрящихся откровений, несущий энергию, любовь и радость, и благо-славил их, обратив к себе. Кто-то явился и был, присутствуя внутри, словно солнечная точка тайны в сердце смысла, и искупление было в нем, будто безмерная душа, а реальность сияла вокруг него, как нимб. Кто-то возник из ничего на самой грани красоты и могущества, и был всегда здесь и объял всех. Кто-то открылся жаждущему взгляду пришедших, словно их мечта или последнее чудо, и стал ими, оставаясь им, и остался с ними, оставаясь с собой.

Как будто зарница конца ужалила холод начала знанием всеведенья. Картина мира выстраивалась и перестраивалась. Империя выросла из цифры шесть, закрыв змеей вход в ось. Красное было грязным, зеленое предшествовало изумруду, белое просилось наверх. Птица пролетела тьму, чтобы сгореть в двери. Раб поднял ковш и посохом нарисовал ромб. Царь надел два кольца и скрестил пальцы на руках, указав вниз. Сон родил видения квадратиков и кружков, фигуры теней указывали на наступление света. Река истины стала смешным ручьем. Двое сочли, что их двое и разговаривали об этом. Рыба величия не принадлежала никому, но все было в ее звездной пасти. Карта тайны упала на корону.

Невыразимая прелесть зацвела в благодарной душе поверженного в высшее счастье существа пышным святым деревом, выросшим за один блаженный миг у гор. Вечные ответы звенели в ушах, имеющихся у слушателя, будто освобождающие рассудок от скверны колокола, повешенные на вершине храма; слезы выступали на видевших образ глазах, словно капли нектара. Индивид был погружен вовнутрь, объяв окружающее, как вывернутая перчатка, по теории относительности вместившая в себя мир, и смеялся чистым смехом приобретаемой безгреховности, словно мальчик, постигший здоровый юмор подлинного неприличия. Огни желанных чудес преобразили зарево обыденности, и восторг воссиял, как небесный фонтан добра, власти, венца и любви.