Читать книгу "За синим горизонтом событий - Фредерик Пол"

Бережливая душа кибернетика требовала, чтобы Эсси использовала программу или отключила ее — такая трата машинного времени была просто недопустима. Но она все не решалась. У Эсси еще были вопросы, которые она хотела бы задать.

В дверь заглянула сестра.

— Доброе утро, миссис Броудхед, — сказала она, увидев, что Эсси не спит.

— Пора? — спросила Эсси, и голос ее неожиданно дрогнул.

— О, у вас есть еще несколько минут. Можете продолжать разговор, если хотите.

Эсси обреченно покачала головой.

— Бессмысленно, — тихо проговорила она и отозвала программу. Ей легко далось это решение. Эсси даже не пришло в голову, что среди вопросов, на которые она не получила ответа, есть такие, которые могли бы иметь важные последствия. Поэтому, когда Альберта Эйнштейна отпустили, он не позволил себе сразу дезинтегрироваться.

«Все никогда не бывает сказано», — когда-то заметил Генри Джеймс. Для Альберта «Генри Джеймс» означало только ключевое слово, по которому находится определенная информация. Но смысл этого закона он понимал. Даже своему хозяину Альберт никогда не мог сказать всего. И если бы попытался, то изменил бы своей программе.

Альберту непонятно было, какую часть «всего» избрать? На нижнем структурном уровне программа должна была отцеживать и пропускать факты определенной «ценности» и задерживать все остальные. Все выглядело достаточно просто. Но программа «Альберт Эйнштейн» обладала избыточностью. Факты поступали к ней через множество ворот, иногда через сотни. И если некоторые ворота говорили одним и тем же фактам «да», а другие «нет», то что оставалось делать программе? У нее был алгоритм проверки «ценности», но для решения некоторых сложных вопросов просто не хватало шестидесяти миллиардов гигабит. И судя по всему, здесь не справился бы компьютер размерами со вселенную.

Мейер и Стокмайер давно показали, что, независимо от мощности электронного разума, существуют проблемы такой степени сложности, которые невозможно решить за все время существования вселенной. Проблемы Альберта не были такими грандиозными. Но он не мог найти алгоритм их решения. Например, он не знал, нужно ли применять поразительные последствия принципа Маха к истории хичи. Хуже того, программа «Альберт Эйнштейн» была частной собственностью. Конечно, было бы интересно заняться чистой наукой. Но принципы программы этого не допускали.

Альберт задержался всего на миллисекунду, рассматривая свои возможности. Должен ли он, когда его в следующий раз вызовет Робин, сообщить ему свои предположения, связанные с Небом хичи?

Долгую тысячную долю секунды он не мог прийти к определенному выводу, но тут большая часть его памяти потребовалась для других задач, и Альберт позволил себе распасться.

Эту проблему он поместил в долговременную память, а все остальное, все шесть на десять в девятнадцатой степени бит информации без следа ушли, как вода в песок. Часть их приняла участие в военной игре, в ходе которой Ки-Уэст подвергся нападению с Больших Каймановых островов. Часть включилась в решение транспортных проблем Далласа, так как самолет Робина Броудхеда уже приближался к аэропорту. Позже, гораздо позже, Альберт помогал поддерживать жизненные функции Эсси, когда доктор Вильма Лидерман начала операцию. Много часов спустя небольшая часть его занялась поисками разгадки молитвенных вееров. А самые примитивные, самые элементарные части программы присматривали за изготовлением кофе и печенья для прибывающего Робина и убирали дом к его приезду. Шестьдесят миллиардов гигабит могут очень многое. Даже мыть окна.

13. В поворотном пункте

Как известно, любовь — это благодать. А брак — всего лишь контракт. Та часть меня, которая любила Эсси, делала это от всей души, тонула в боли и ужасе, когда наступил рецидив, заполнялась радостью, когда Эсси проявляла признаки выздоровления. У меня было достаточно возможностей и для того, и для другого. Эсси дважды умирала в операционной, прежде чем я добрался до дома, и еще раз позже, двенадцать дней спустя, когда понадобилась новая операция. В последнем случае ее ввели в состояние клинической смерти сознательно. Остановили сердце и дыхание, сохраняли живым только мозг. И каждый раз, как ее возвращали к жизни, я приходил в ужас от того, что она будет жить, потому что если она выживет, то сможет умереть еще раз, а этого я уже не перенесу.

Но медленно, с большим трудом Эсси начала набирать вес, и Вильма сообщила мне, что события поворачиваются в благоприятную сторону. Как в корабле хичи, когда вы достигаете поворотного пункта, спираль начинает светиться и тогда вы уже точно знаете, что выживете.

Все это время, несколько недель, я провел дома, чтобы, если Эсси захочет меня видеть, я оказался рядом. И все это время какая-то часть меня, которая согласилась на брак, негодовала из-за этого ограничения и желала, чтобы я был свободен.

Как это понять, я не знал. Тут все основания для чувства вины, а это легко приходит ко мне, как постоянно говорил Зигфрид — моя старая психоаналитическая программа. Когда же я отправлялся на свидание с Эсси, выглядевшей как собственная мумия, радость и тревога заполняли мое сердце, а вина и негодование сковывали язык. Я отдал бы жизнь за ее здоровье. Но это не казалось мне разумным выходом, по крайней мере я не видел возможности заключения подобной сделки. Зато другая моя половина, та, что испытывала вину и враждебность, хотела, чтобы я был свободен и мог думать о Кларе и о возможности вернуть ее.

Но несмотря ни на что, Эсси приходила в себя. И ее выздоровление шло довольно быстро. Ямы под глазами постепенно превратились в темные пятна. Трубки извлекли из ее ноздрей. Ела она часто и помногу, как поросенок. У меня на глазах Эсси прибавляла в весе, грудь ее полнела, бедра начинали приобретать силу и стать.

— Мои поздравления врачу, — сказал я Вильме Лидерман, когда перехватил ее на пути к пациентке.

— Да, она неплохо продвигается, — мрачно ответила Вильма.

— Мне не нравится, как вы об этом говорите, — проговорил я. — В чем дело?

— Да ничего, Робин, — смягчилась она. — Все анализы хорошие. Но Эсси так торопится!

— Ведь это хорошо?

— До определенной степени. А теперь, — добавила она, — я должна идти к пациентке. В любой день она может встать, а недели через две вернуться к нормальному образу жизни.

Это было для меня новостью. И как неохотно я ее услышал.

Все эти недели что-то нависало надо мной. Висело, как рок, как шантаж старого Пейтера Хертера, которому человечество ничего не могло противопоставить, как гнев хичи из-за нашего вторжения в их комплекс и внутренний мир. Правда, последнее иногда представлялось мне новыми возможностями, умопомрачительными технологиями, новыми надеждами и вполне реальными чудесами, ждущими исследования и использования. Вы решите, что я делаю различия между надеждами и тревогами? Неверно. И то и другое почему-то отчаянно пугало меня. Как говаривал старина Зигфрид, у меня большие способности не только к чувству вины, но и к тревогам.