Читать книгу "Фенрир. Рожденный волком - Марк Даниэль Лахлан"

Никто не вышел ему навстречу. Квадратное строение перед сте­нами монастыря, служившее странноприимным домом, пустовало, если не считать кур, укрывшихся здесь от холода. В запустении не было ничего странного — паломники пустятся в путь не раньше, чем зима окончательно отступит. Только настоящие святые или же настоящие безумцы решатся на поход через горы, пока лежит снег. А если учесть, что идет война — на западе и на севере стоят норманны, на востоке беспокоят баварцы и славяне, и повсеместно происходят стычки между отрядами императора и его племянни­ка, — паломников будет даже меньше обычного.

Жеан дошел до ворот в стене монастыря. Они были толстыми и надежными, хотя и широкими настолько, чтобы проходила теле­га. В воротах имелась небольшая дверь для пеших странников. Же­ан постучал. Никто не открыл. Он повернул ручку и толкнул дверь. Та отворилась. Жеан ощутил смутное беспокойство, хотя и не ду­мал, что дверь будет заперта на засов. Монастырь находится дале­ко от моря, путь к нему лежит по хорошо защищенным землям. Дверь наверняка запирают на засов только в опасные времена.

Он обернулся, чтобы посмотреть на викингов. Их было почти не видно в тумане. «Уже скоро им надоест ждать и они войдут в стран­ноприимный дом», — решил он. Они не станут мерзнуть из опасе­ния оскорбить других своим присутствием. Жеан шагнул на терри­торию монастыря. Перед ним возвышалась церковь, слева тянулись арки монастыря, однако в воротах никого не было. Больше всего его беспокоило то, что он не слышал пения. Из церкви должна доносить­ся вековая песнь. Церковь представляла собой строение из светлого камня с башнями по углам. В той стене, под которой стоял Жеан, бы­ли прорезаны четыре арочных окна, в которых блестели узорчатые дорогие стекла синего цвета. Жеан вспомнил, каким богатым счита­ется монастырь Сен-Морис, и запер за собой дверь на засов.

Он направился к церкви. Дверь ее тоже оказалась не заперта, и он шагнул внутрь. Ему потребовалась секунда, чтобы глаза при­выкли к полумраку. И снова этот запах — насыщенный, кислый, возбуждающий аппетит. Жеан никак не мог определить, откуда он исходит. И что это пахнет? Какое-то варево? К этому запаху при­мешивался еще один, несколько неуместный здесь: мощный запах конского навоза.

Он прошел через притвор, простой, ничем не украшенный. Да, это явно дверь для бедных. Главный вход — дверь для знатных па­ломников — находится на другой стороне церкви. Исповедник ми­новал притвор и вошел в храм. Свет, пробивавшийся снаружи, был слабым, и поначалу арочные застекленные окна показались похо­жими на тоннели света, уходящие в черную пропасть. Слева от не­го, за алтарем, возвышались аркой ворота, перед ними был проход, где обычно стояли монахи, глядя на роскошный алтарь из золота и серебра, увенчанный изображением Христа на кресте. Свет играл на золоте, танцевал и переливался, словно сверкающие монеты в фонтане.

Интересно, откуда взялся такой образ? В монастыре был фонтан, и посетителям не возбранялось кидать в воду мелкие монетки. Мо­нахи не запрещали, хотя лично Жеан не одобрял подобную практи­ку. Эта традиция, насколько ему было известно, осталась от римлян, и от нее разило идолопоклонничеством. Монеты в фонтане были по­следним его детским воспоминанием, после чего Дева забрала у не­го зрение.

Жеан понял, что слышит какой-то звук. Чье-то дыхание. Или что-то еще? Под алтарем что-то шевелилось. Он вгляделся в темно­ту. Сумерки сгустились еще сильнее, и окна теперь просто тускло поблескивали. Он почти не различал ничего из обстановки.

Он подошел к ветвистому подсвечнику и нашел лежавшие ря­дом кремень и трут. Спустя несколько мгновений высек огонь и за­жег свечу, затем еще одну, и еще, пока все четыре свечи в канделя­бре не загорелись. И сделал шаг вперед. У алтаря он остановился и поднял канделябр повыше. Послышалось движение, фырканье, затем что-то блеснуло, но не золотом алтаря, а темно-коричневым. За алтарем, привязанная рядом с ним, обнаружилась лошадь. Она стояла смирно, но все равно издавала обычные для лошадей звуки. Ее фырканье и постукивание копытами казались настолько неумест­ными в церкви, что Жеан не сразу понял, что видит. На полу лежа­ло седло с высокими луками на франкский манер, а рядом — поря­дочная куча навоза. Жеан ощутил, как в груди поднимается волна гнева на того, кто превратил Божий дом в конюшню. Франк бы ни­когда такого не сделал.

Он подумал, не вывести ли животное на улицу, однако что-то здесь смущало его. Может, позвать викингов? Он поглядел на золотой ал­тарь. Нет, если он позовет их, они разломают алтарь и к утру уже ока­жутся на полпути к морю с остальными сокровищами монастыря.

Жеан пошел к другому выходу из церкви, прихватив с собой кан­делябр, а лошадь осталась в темноте. Перед исповедником выросла боковая дверь, ведущая к дормиторию. Она тоже была открыта. Же­ан вышел на холодный воздух. Спальни монахов находились в боль­шом двухэтажном здании, которое он едва различал в отблесках пла­мени свечей. В окнах не было света, что нисколько его не удивило. Он будет выглядеть попросту глупо и вряд ли внушит уважение к себе, если разбудит монахов. Может, бургундская традиция позволяет приводить животных в храм, хотя он в этом сомневался.

Исповедник спустился по лестнице, и пламя свечей затрепетало от его шагов. Он замерз и решил, что те, кто еще не спит, должны быть в «теплом доме», единственной части монастыря, за исключе­нием кухни, где дозволялось разводить огонь. Монахам полагалось вести аскетическую жизнь, однако зачастую половина братии в но­чи, подобные этой, спала у огня. Он догадался, что «теплый дом» должен располагаться в нижнем этаже дормитория, откуда теплый воздух поднимается в спальни.

Справа от Жеана находилось низкое здание с маленькой дверцей. Он интуитивно догадался, что это ризница, где хранятся священные сосуды для праздничных месс. Снег под дверью ризницы был друго­го оттенка, почти черный в мерцании свечей. Что-то тащили из ризницы, что-то, оставившее длинный темный след на белом снегу. И пах след насыщенно и кисло. Не задумываясь, Жеан протянул руку и за­черпнул горсть снега. Снег растаял в руке, оставив пальцы странно липкими. Жеан лизнул пальцы и ощутил, как его пробирает дрожь. Вкусно. Неужели кто-то разлил здесь похлебку? Но если это еда, то он такой еды никогда не пробовал. От нее веяло морозной свеже­стью, от нее по спине, рукам и ногам бежали мурашки.

Он огляделся по сторонам и потянул носом воздух. Запах снега наполнял его, от него волосы на затылке вставали дыбом, он глотал слюну, ему казалось, будто его выдернули из дремы у жаркого очага.

Жеан пошел по темному следу. Подальше от стены свежий снег прикрыл пятна, однако запах никуда не делся. Он погрузил в снег пальцы. Липкая субстанция была там. Жеан поставил канделябр, затем раскинул руки и принялся бешено копать снег. Кажется, все пространство внутреннего двора было залито темной жижей, едва прикрытой недавно выпавшим снегом.

Жеан размазывал эту жижу по лицу, совал горстями в рот, по­том лег на снег и принялся лизать его, словно пес. Никогда еще он не был так голоден. Казалось, будто все дни, проведенные без еды, когда он равнодушно наблюдал, как викинги готовят пойманную рыбу или дичь, вернулись, чтобы взять свое, и его охватила беше­ная жажда того, что скрыто под снегом.