Читать книгу "Десант стоит насмерть. Операция "Багратион" - Юрий Валин"

ГЛАВА ВОСЬМАЯ

Летайте аэропланами Люфтваффе

28 июня

3 км северо-западнее д. Шестаки

2.50

— Знова прутся…

Опергруппа залегла в высокой прибрежной траве — шли практически по ручью, очень медленно. Лес у Шестаков нынче был перенаселен. Это мягко говоря.

Женька пытался сопроводить шорох стволом автомата — трава высокая, да и вообще ни зги не видно, даже рубчатый кожух ППШ скорее чувствуешь, чем видишь.

Шуршало, треснула ветка, приглушенно пробубнили:

— …zur linken Seite…[100]

Понятно, что левее, кому ж охота по воде чавкать. Стихло… Лежавший на теле подследственного Нерода приподнялся:

— Хорош отдыхать.

Впереди уже вертелось черное пятно кепи — Михась озирался. Земляков, сдерживая кряхтение, встал. Лебедев лежал и не спешил.

— Эй, подъем. — Женька ткнул автоматом в плечо подследственного.

Лебедев поднял голову и страдальчески прошептал:

— Не могу. Товарищи, вы поймите, вода ледяная, а ревматический артрит меня уничтожит…

— Зараз месяц выйдзе, немец углядит, сагрэешся, — зловеще посулил Поборец.

— Идти так — самоубийственное решение… — сообщил Лебедев.

Нерода молча взял подследственного за отвисшие мокрые шаровары, поставил на четвереньки, перехватил за вещмешок…

— Не мните, я сам, сам, — запротестовал Лебедев.

Вообще-то, действительно сдохнуть впору. Уже который час опергруппа петляла, следуя изгибам заросшего ручья. Долго пришлось сидеть неподвижно, пережидая немецкий водопой — группа фрицев обосновалась у прогалины в зарослях камыша. Немцы отдыхали, тихо переговариваясь, кто-то стонал, доносились обрывки молитвы. Сидящий на корточках по грудь в воде Женька чувствовал, что ноги и все остальное вконец одеревенели от холода. Как разогнуться смог, когда немцы убрались, даже странно.

Хлюп-шлеп, хлюп-шлеп — равномерно, чуть слышно. Неловкое движение — Михась оборачивался — шепота и жестикуляции не уловить, но явно о той самой кобыле речь.

Иногда лес отзывался треском ломающихся ветвей, рокотом мотора или лошадиным ржанием. Раз поднялась стрельба, видимо, случайная — умолкла быстро. Громыхала артиллерия подальше к юго-востоку, угадывалось зарево за опушкой. И снова шуршал, жил переполненный лес. Стекались в чащу ручьи потрепанных немцев: частью вырвавшиеся из Бобруйска, частью уцелевшие из разгромленных на марше колонн, другие из тылов, не пробившихся по шоссе и грунтовкам, уже надежно перерезанным нашими танками и мотострелками.

…Остановились возле ничем не примечательной старой ивы — полоскались на легком ветерке длинные ветви, разгоняли комаров, заслоняли блеклые звезды.

— Тяпер посуху трэба, — сообщил проводник. — Укрытие тольки тута и знайдется. Так сябе лес.

Прислушиваясь к невнятным шумам во тьме, Нерода поинтересовался:

— Точно есть где спрятаться? Туда-сюда таскаться не с руки. Столкнемся.

— Пящерка должна быть. Если знайду. Хотя вузка она. Толстыя могут не улезць. — В сторону Лебедева проводник не взглянул, но и так было понятно. Впрочем, лейтенант, видимо, и не слышал — стоял, обхватывая себя за плечи, вздрагивал, как замерзшая лошадь.

Выбираясь из ручья, Женька тупо удивлялся: ну какие пещеры могут быть в обыкновенном белорусском лесу? А если блиндаж или землянка, так его уже немцы наверняка оприходовали.

Немцев, чтоб им… было полно. «Рогоз» чуть не налетел на спящих на полянке — не меньше отделения, хорошо, что без часового. Дальше фыркали в кустах лошади, пришлось вновь обходить. Шли очень медленно, и правильно делали: прислонившись к сосне, стоял немец — во тьме лишь очертания каски можно различить и тихое бормотание, — тоскливо и однообразно ругался. Под эти монотонные проклятья, обращенные то ли к войне, то ли к отдельно взятой несчастливой солдатской судьбе, опергруппа опять пятилась, обходила… Земляков уже взмок от этого безмолвного осторожного движения, когда и слух, и зрение напряжены так, что кровь в ушах начинает стучать, как молотком. Михась обернулся, вновь сунул ствол в лицо Лебедева, видимо считая, что подследственный умышленно ветви задевает. Лейтенант вяло откидывал голову, уклоняясь от карабина, — совсем изнемог художник…

— Тут, — едва угадываемый Михась остановился.

Невысокие елочки, дальше пара сосен повыше, за ними угадывается широкое пространство поля. Нет, даже намека на пещеру или землянку не уловить…

— …im Morgengrauen,[101]— сказали чуть левее.

Опергруппа беззвучно легла — навстречу шла цепочка немцев: мягко топали по хвойному ковру сапоги, иногда мутно взблескивал металл оружия…

Немцы прошли в трех шагах. Не заметили. Простучала в отдалении короткая автоматная очередь. Чуть громче заговорили на опушке. Черт, да сколько же здесь немцев?!

Землякова тронули за рукав — вперед нужно. Женька прополз, лег рядом с проводником. Впереди дергались ноги Лебедева — художник натужно ввинчивался прямиком в землю. Глядя на эти червяковые движения, Женька почувствовал себя не очень — прямо самопогребение какое-то. Лейтенантские сапоги скрылись под корнями елочки, стоящей на крошечном пригорке, — видимо, какая-то барсучья нора. Михась дернул за рукав — лезь!

— Нет, мне с краю нужно, — прошептал Женька.

Проводник дернул плечом и ужом ввинтился в щель норы — теперь Земляков мог хоть разглядеть этот узкий горизонтальный провал.

— Впихивайся, — прошептал Нерода.

— Так мне раньше выходить, — возразил Женька, чувствуя, как зашевелилось в душе абсолютно неуместное суеверное чувство страха перед сырой землей.

— Угу, выходить тебе… — Старлей вытер потное лицо. — Недодумали мы. Тебе каска нужна, противогаз. Хотя бы коробка. Не похож ты на немца. Вообще не покатит…

— Форма есть, натяну, покатит. Зря, что ли, тащили.

— Повяжут как миленького. Рожа, сапоги… Из амуниции — только знание их фатерляндского «гав-гава». Оружие и то…

— Полагаешь, фрицы сейчас на уставной вид много внимания обращают?

— Не особо, но рисковать ни к чему. Надо правильный образ дополнить.

— Предлагаешь немца взять?

— А фигли? Их тут как собак недоенных.

— Я тож пойду, — зашептал из норы Михась. — Без меня заблудитесь…

— Ты поднадзорного утрамбуй. Он такой… мигом затеряется. И имущество прими, — Нерода передал в щель вещмешки и остальную мешающую поклажу. — Пошли, Жека…

* * *