Читать книгу "Мирянин - Алла Дымовская"

– Да прекрати ты шутовство, Юрий Петрович, – оттолкнул Ливадин его руку, отцепил от своих штанов прочь. Однако дальше не пошел, остановился: – Откуда только ты взялся на мою голову? Ну, говори, чего хотел, и пойдем, я голодный.

– И я голодный. Но это ничего, подождет. – Тут Юрасик набрал полную грудь воздуху, как оперный певец перед ответственной арией, и бухнул по вражеским кораблям: – Я Наташу люблю!

– Чего? – только и нашелся Ливадин. (Я впервые в жизни убедился на собственном опыте, что выражение «глаза по восемь копеек» – не пустые слова.)

– Я люблю Наташу! Твою Наташу люблю! Вот дурак. Ты что, глухой, что ли, Антон Сергеевич? – входя в раж, с истеричным смехом выкрикнул Юрасик.

Не знаю, как уж так вышло, а может, и Фидель постарался, но вокруг нас не было ни души. Конечно, центральный ресторан отеля «Савой» не то место, где царит оживленное движение, но однако же время стояло вечернее, когда голодный и богатый люд стремится к самой главной за день трапезе – наполнить желудки и себя показать. А вот не было никого, одни мы стояли в маленьком зальчике, и ни души не прошествовало мимо, только слегка из-за гобеленовой драпировки выглядывали любопытное лицо и краешек манишки официанта. Я захлопал глазами – так мне показалось, что лукавый официант сильно смахивает на помощника Фиделя, но тут же отогнал шальную мысль: откуда Салазар – и вдруг официант? Но вокруг меня уже разгорались в полную силу события.

– Ты что тут смеешь? Ты, ушлепок ползучий! Ты как сказал? – Тошка задыхался, не мог связать нужные слова, карие его глаза потемнели до черноты. (Я испугался, что Ливадина вот-вот хватит разрыв сердца или апоплексический удар.)

– Уж сразу и обзываться! Где же ваше воспитание, блин, Антон, е-мое, Сергеевич? – Юрасик перестал глумиться и, было видно, разозлился на Ливадина. Он все дальше входил в роль, и его несло: – А что такого? Имею право. Хочу – люблю, хочу – нет. И кого хочу. Сейчас у нас наблюдается отсутствие крепостного строя. Ты мне спасибо скажи, что я честь по чести все говорю, а не за спиной, как некоторые, которые уморят лучшего друга, а потом смотрят невинно.

– Что? А-ах, что? – только и получилось у Тошки (а я опять же впервые видел самолично, как люди ловят ртом воздух, и вовсе не похоже на рыбу, а скорее на квакающую жабу).

– То. Что слышал. А тебе, Наталья Васильевна, тоже честное предупреждение. Жениться не смогу, не обессудь. А так – любую прихоть, только скажи. Я тебе рыцарем буду, – понес Юрасик воодушевленную околесицу. (Я даже не представлял себе, что Талдыкин может выражаться подобным образом, наверное, припомнил читанное в комиксах и виданное в кино, но то, что он произносил, забавным не было.)

И тут случилось нечто неслыханное. Я не учил этому Талдыкина, жизнью своей клянусь, это вышло не по моему наущению. Что воодушевление так далеко заведет Юрасика, я и предположить не мог.

Наташа все это время стояла молча, на Талдыкина она глядеть не желала, на мужа – не могла. Она изредка косилась на меня, словно ища поддержки, но особенно на нее не рассчитывая, переводила тревожный взгляд с занавеса на мраморные пилястры и дальше на потолок. Она была бледнее этого самого мрамора, и только зрачки ее расширились от ужаса, отчего глаза утратили дивный зеленый блеск.

Талдыкин опустился на одно колено. Толстый и неуклюжий, он, однако, не был комичен, а скорее грозен, как бешеный бык, увидавший корову. Медленно полез за пазуху и медленно достал красной кожи футляр. Миг, и с громким, револьверным щелчком распахнулась крышка, нас всех на секунду ослепило изумрудно-золотое сияние, преяркое в электрическом освещении.

– Я же сказал, ничего не пожалею! И вот, не пожалел! – гордо провозгласил Талдыкин, протянул, как был, с колен, футляр с ожерельем Наташе.

И тут произошла нелепость. От растерянности, от неожиданности, даже и для меня. Пока Юрасик, словно нож, доставал свой убийственный футляр, пока открывал, пока говорил слова, все мы трое заледенели без единого движения. Что еще добавить, если и Тошка обратился в камень, застыл, как был, с открытым ртом. И от этой самой растерянности, от беспомощности перед столь мощным нахальным напором, Наташа невольно протянула руку и взяла у Талдыкина футляр. И так неподвижно держала его перед собой, словно не понимала, что взяла и зачем.

– Полмиллиона, как с куста! Что? Выкуси, Антон Сергеевич! Не все же тебе одному. Или ты решил, что лучше всех? По-твоему, что дозволено этому… как его…

– Цезарю, – зачем не знаю, непроизвольно подсказал я.

– Ага, Цезарю! – подхватил Юрасик, посмотрев на меня с благодарностью, что не бросил в трудную минуту. – То, значит, не позволено быку? А сам-то хмырь, каких мало, даже болотных!

Тут наконец Ливадин опомнился. С глухим ревом, в котором нельзя было разобрать ни слова, а может, слов вовсе и не имелось, он пнул Талдыкина со всей силы ногой в грудь. Юрасик отличался полнотой, а Тошкин башмак – сорок пятым размером. Потому Талдыкина отнесло по мраморному, скользкому полу метра на три до противоположной стены. Он опрокинулся навзничь и несильно стукнулся головой. Но сразу сделал попытку подняться, как игрушечный ванька-встанька. Однако не успел.

– Убью! – Это был единственный лозунг, который нашелся у Антона, прежде чем он бросился в бой.

– А-а-а! Ты так?! – завопил в ответ Талдыкин, и его кулак врезался в лицо кинувшегося на него сверху Ливадина. Показалась первая кровь.

Ни я, ни Наташа ничего не сделали. Она так и продолжала стоять с открытым футляром в вытянутой руке, обратившись в соляной столп, как жена Лота, а я ничего делать и не был должен.

А на полу не обычно дрались, как два мужика, не поделившие бабу, а дрались насмерть. Точнее, насмерть сражался Ливадин, у Юрасика просто не было иного выхода, как отвечать тем же. И вовсе их гладиаторская битва не получалась безмолвной.

– Убей, убей! Сволочь, выжига! Как Никитку убил! – вопил Юрасик, хотя с него тоже текла потоками булькающая кровь из разбитой губы и носа.

Эти страшные обвинения только еще больше приводили Тошку в неистовство. Он уже ничего совершенно не соображал:

– Заткнись! Заткнись! Заткнись! – кричал он бесконечное количество раз и сопровождал каждый крик ужасным ударом. Он бил и бил Юрасика головой об пол, пока и на мозаичных плитках не показалась кровь, и мы поняли – и я, и Наташа тоже, – что если это не прекратить, то Талдыкину в самом деле конец.

Но здесь распоряжался уже не я. Фидель очень вовремя пришел на помощь. Он получил и увидел, что хотел. У него теперь имелись все мотивы для задержания. Безлюдный, крошечный зал мгновенно наполнился народом. Теперь я опять ясно узрел Салазара именно в костюме официанта. И еще подумал, что комичнее зрелища не видел в жизни. Я рассмеялся, Наташа, теперь вплотную прижавшаяся к стене, посмотрела на меня как на сумасшедшего. А у меня была уже форменная истерика. Я зажимал себе рот, фыркал носом и хохотал, хохотал… Пока Наташа не нашла в себе силы и не ударила меня по щеке. Я пришел в чувство.