Читать книгу "Басаргин правеж - Александр Прозоров"

Церковный суд уважаемых архиереев над северным выскочкой состоялся в древнем Успенском соборе Московского Кремля. Для сего действа тут были поставлены в большом количестве крытые коврами скамьи, принесены в большом количестве большие напольные подсвечники. Когда почти полторы сотни больших восковых свечей будут зажжены – внутри станет светло, словно днем.

Первыми сюда пришли боярин Басарга Леонтьев и архиепископ Пимен – похоже, горя одинаковым желанием поскорее избавиться от ненавистного митрополита.

– Получится, отче? – спросил подьячий, увидев молящегося у образов новгородского священника.

– Отчего бы нет, сын мой? – ответил Пимен. – Заступников и доброжелателей у него не видно, серебро из обители монастырской он и вправду на баловство всякое тратил, а не на храмы или утварь церковную. Иноков сытостью искушал, пустыни скитами застраивал, умерщвлению плоти препятствовал. После сего и в прямое колдовство поверить недолго.

– Басманов сказывал, епископ Пафнутий обвинение подписать отказался.

– И что из того? Я подписал и Герман. Пафнутий же в свою епархию отправлен, пусть там за здравие митрополита молится. – Новгородский епископ зловеще усмехнулся: – Мы ведь здоровью Филиппову вредить не намерены. Помолись. Помолись, сын мой, рядом со мною за успешное завершение дела нашего. Прямо и не верится, что ныне покончить удастся с помехой столь нежданной и несуразной.

Вскоре стали съезжаться и архиереи. Ради такого торжественного случая были они не в обычных рясах, а в парчовых фелонях, расшитых серебром и золотом, в белых, синих, зеленых архиерейских мантиях, подбитых дорогим мехом. На головах у них возвышались не скуфьи и даже не камилавки, а драгоценные митры с золотыми крестами на макушках, образами святых апостолов из финифти по сторонам и россыпями самоцветов между этими миниатюрными иконами. И все, конечно же, опирались на посохи, словно собрались в дальнюю дорогу.

Каждый из архиереев знал свое место и занимал его согласно старшинству: кто шел на первые скамьи, кто садился на задние, кто-то пристраивался с краю, а кто-то торжественно располагался в центре. Басарга остался стоять, а потому смог находиться довольно близко к столу в центре. На стоячие места никто из иереев не претендовал, а потому подьячий оказался вне борьбы за старшинство.

Когда храм наполнился, откуда-то с левой стороны появился митрополит Филипп. Тоже в мантии с шитьем, с жезлом в руке. Вот только на голове его была не митра, а белый клобук, хотя и украшенный золотым распятием. В этот раз никто из архиереев не встал и своего главу никак не поприветствовал. Все злорадно ждали продолжения.

– Знаешь ли ты, брат наш во Христе, пошто позвали мы тебя ныне в сей Божий храм? Прочитал ли ты обвинение, тебе предъявленное, имеешь ли что сказать в свое оправдание? – поднялся, опершись на посох, архиепископ Пимен.

– Ложь все сие, извет и напраслина! – громко ответил Филипп. – Вижу в сих обвинениях лишь зависть, обиды мирские, гордыню позорную! Сплотились вы, слуги Господа, не ради служения Всевышнему, а ради войны земной супротив того, кто государю милее в первосвятителях оказался, нежели любой из вас. Вижу, не найти ныне правды средь иереев православных. Но не просился я на сие место и нисколько за него не держусь! Лучше мне принять безвинно мучение и смерть, нежели быть митрополитом при таких мучительствах и беззакониях! Я творю тебе угодное, архиепископ Пимен. Вот мой жезл, белый клобук, мантия. Я более не митрополит!

Филипп стал снимать с себя святительское облачение.

– Не жезла и мантии ждем мы от тебя, несчастный, а смирения и покаяния! – грозно ударил посохом в пол новгородский епископ. – Не за покровительство царское тебя здесь судим, а за разврат и колдовство, к коему ты склонность показал, за отпадение от веры христовой!

– Посох митрополита тебе отдам, Пимен, но душу мою не трожь! – вытянул обвинительный перст Филипп. Ныне, верно, уже не митрополит, а просто священник. – Ни разу не преступал я законов и заветов христианских, и каяться мне не в чем!

– А вот сие, несчастный нераскаявшийся отступник, мы сейчас прилюдно и уясним! – так же зло ответил ему новгородский епископ. – Вот архимандрит Феодосий поведать нам желает, что он в Соловецкой обители нынешним летом углядел…

Подьячий Леонтьев, расслабившись, привалился к стене. Исход суда был окончательно предрешен. И даже не тем, что все архиереи были против северного выскочки, а тем, что он сдался. С первого же мгновения смирился с поражением, даже не подумав вступить в борьбу. А ведь мог. Если быть честным, почти все обвинения надуманы. За воровство царем он прощен, мастерские и садки ради дохода монастырского сделаны, а что кормил братию хорошо – так трапезная во всех монастырях есть самое главное здание: самое большое, помпезное, основательное, роскошное. Басарга по обителям поездил, насмотрелся. Везде и всюду трапезная монастырская завсегда главный храм своею основательностью затмевает.

Однако Филипп – сдался. Интересно, почему? Может, надеялся обратно к Студеному морю вернуться, к милым своему сердцу литейным дворам, верфям и кирпичным заводикам?

Напрасные мечты. Сброшенный с вершины горы камень на середине склона уже не остановится. Не для того Церковный собор низвергал его из святительства, чтобы потом оставить на почетной, хотя и низкой, должности. Иереям он был нужен в виде еретика и отступника, чтобы вытереть об него ноги, замуровать в келье, вытравить само имя из памяти людской. Чтобы знали на будущее любые выскочки, каково это местнические правила нарушать и поперек архиереев к вершинам церковной власти прорываться.

Подьячий Монастырского приказа стоял, наполовину погрузившись в свои мысли, наполовину прислушиваясь к ходу суда. Полдня архимандрит Феодосий рассказывал о том, как впустую была растрачена огромная казна обители: на каналы и мельницы, на причалы и кузни. И это в то время, как церквей всего две, а послушникам и трудникам приходится ютиться в деревянных бараках. Затем на допрос вызвали первых монахов, коих Филипп отверг от повседневных молитв.

Уйти Басарга не мог – ведь государь потребовал от него подробного отчета. Вечером нужно было составить отписку и отправить с холопом на почтовых лошадях. Почтовые быстрее всего. Три-четыре часа – и письмо будет уже в Александровской слободе, у Иоанна в руках.

Первый день суда закончился допросом двух монахов, второй был потрачен с утра до вечера на жалобы еще семерых, третий начался рассказом последних двоих о том, как Филипп изживал в них веру христианскую, а ближе к вечеру – покаянием игумена Паисия, какового Филипп понуждал принимать участие в его колдовских забавах…

Тем же вечером в Боровицкие ворота Кремля влетела кавалькада из полутора сотен черных всадников, в рясах и с оружием. Опричники быстро рассеялись по главной московской крепости, возглавив караулы у ворот, перекрыв все проулки, встав по десятку у каждого храма и монастыря. Однако более ничего не предпринимали.

В этот раз Басарга, понимая, чего от него ждут, никаких записок уже не писал, пришел с докладом лично.