Читать книгу "Загадка отца Сонье - Вадим Сухачевский"

— Но как же тогда с отцом Беренжером? — спросил я. — Он-то был тоже деспозин – вы согласны с этим?

— Судя по тому, что я слышал о нем – пожалуй, скорее всего да.

— Но у него-то как раз не было детей! Как же быть с этой преемственностью?

Бесстатейный вздохнул.

— Вот тут мы и вынуждены вернуться к началу нашего разговора. Это, как и запах, Господне тавро. Будучи деспозином, он отринул свою земную миссию. В этом качестве он не нужен Господу – и не дождаться ему какого-нибудь своего Ламеха! Он ощутил себя восточным царьком, ведущим праздную жизнь в некой придуманной им благословенной Септимании. А кто, согласно Писанию, будет жаждать царствия земного вместо царствия небесного?

— Ленин со Сталиным, — буркнул открывший глаза враг народа, а в миру православный поп.

— Сатана, — кивнул также проснувшийся Миша-баптист. — И имя ему – Шестьсот Шестьдесят Шесть.

— Да, — согласился мой собеседник, — лже-Христос, только он, никто иной.

— Так что же, отец Беренжер, выходит, был Сатана? — поразился я.

— Ну, до того ему далеко, — ответил незнакомец. — Он всего лишь лже-деспозин. Деспозин, предавший себя и свое назначение. Тот, кто говорил в Откровении святого Иоанна: "Я богат, разбогател и ни в чем не имею нужды", — а не знал между тем, что в действительности он несчастен и жалок, и нищ и слеп и наг. Нищ он, не имея потомства. И слеп, ибо не видит, что собою истинно представляет наш страждущий мир. И жалок; смрад вокруг него – напоминание ему о том. И жалок! Безусловно, жалок! Даже бездомные псы взвоют от жалости к нему!..

И тут я снова вспомнил этих псов. Да, были, были псы! Значит, вот от чего они так нещадно выли!..

Благословенное утро

(Окончание)

Незнакомец еще что-то хотел сказать, но не успел. Дверь барака распахнулась, впустив метель и лютую стужу, и в барак вошли трое охранников в сопровождении кого-то четвертого, одетого в реглан на меху с генеральскими погонами на плечах.

— Этот, что ли? — спросил генерал, указывая на бесстатейного. Затем обратился к нему самому: — Вы, что ли, под литерой "Ф"?

— Да, кажется, именно такую мне привесили, — отозвался тот.

— Забирайте в машину, — скомандовал охранникам генерал, — поедет со мной.

— А распоряжение? — спросил один из охранников.

Генерал вытащил бумагу с непомерно большой печатью и сунул ему:

— На, читай.

— Лэ Пэ Бе… — начал по слогам читать охранник подпись на бумаге. И вдруг выдохнул с ужасом в голосе: — Берия!.. Да ни хрена ж себе!.. А ну, Авдеюшкин, чего стал?!..

Бесстатейного быстро завернули в несколько одеял и торопливо вынесли из барака.

Не помню, сказал ли он нам "прощайте" напоследок. Вообще кусок памяти вывалился. Потом уже осознал, что, видимо, заболеваю, что у меня страшный жар.

И от этого жара на какой-то миг пришла невесомость и чувство свободы. И такое же чувство свободы вдруг нахлынуло на всех. Ибо был благословенный день. И была весна. А даже колымская весна – это время, когда свобода трогает своим касанием здешнюю вечную мерзлоту.

— Господь с нами, он не оставит нас, Господь! — плакал от умиления Миша-баптист.

— И воскреснет Бог, и расточатся врази Его!.. — хорошо поставленным баритоном выводил враг народа – православный поп. — И да бежат от лица Его ненавидящие Его… Яко тает воск от лица огня, тако да погибнут беси…

— "…И на черной скамье, на скамье прокурора…" – ликующим от свободы голосом пел единственную, что он знал, песню матерый уркаган Федя Воркута.

— Амнистия!.. Чую – амнистия скоро!.. — выкрикивал забытое, как и время тут за ненадобностью, слово мелкий урка Палёный.

— Братцы, я вспомнил, я вспомнил!.. — завопил из угла барака считавшийся безумцем, не помнящим имени своего, инженер-путеец. — Вспомнил! Мы назвали вторую дочь Конкордией!.. — И дальше с таким же восторгом произнес вовсе непонятное, чудом воскресшее в колымской мерзлоте: — Братцы! Еще вспомнил! По теории Эйнштейна, время относительно! Оно способно растягиваться, когда ты находишься в движении, ибо оно растягивается пропорционально минус первой степени из квадратного корня от единицы минус "вэ" квадрат, деленной на "це" квадрат!

И хотя никто не понимал его – эти слова уже не воспринимались как бред безумца. Это тоже была она, свобода!

И почуявшие воздух свободы жирные колымские вши зашагали по нашим телам колоннами. Весь барак чесался – но как-то весело, без угрюмых матюгов, ибо и в том все почувствовали свободу – пускай даже эту, вызывающую зуд.

А Пьер, бедный мой старенький Пьер, которому было под восемьдесят, вдруг начал совершенно невесомо, как моль, порхать над нарами и выкрикивать, мешая русский с почти забытым французским:

— Je suis le prince! Par hasard j'ai été emporté de mon palais! Я свободнее вас всех. Я улечу туда, когда захочу. Vive la liberté! Regardez, regardez, comment je sais voler![58]

Его как-то весело пытались поймать, но он с необычайной легкостью упархивал ото всех, не переставая повторять, что он принц, ветром унесенный из дворца и при каждой неудаче его поймать восклицая: "Vous ne n'attraperez pas! Vive la liberté!"[59]

А вместе с ним порхал по бараку освободившийся из объятий вечной мерзлоты, давно сдавившей его прах на скосе у реки, херувим Двоехоров и тоже с криком: "Свобода! Я свободнее всех вас, ибо не обременен телом. C'est la liberté supérieure!"[60]– парил над нарами, иногда зависая над моей спиной, но я не боялся, не боялся его! Ибо я тоже был свободен – в том числе и от страха перед своими друзьми, неважно в чьей руке мог бы оказаться стилет.

И только отец Беренжер, точнее прах его, восседал на своем странном троне и, не в силах двинуться, наблюдал застывшими глазами это кружение.

Поль попытался прервать полет Пьера, ухватил его за подол бушлата, но тот, на миг зависнув над ним в воздухе, нанес ему невесть откуда взявшейся дубинкой такой основательный удар по голове, что тот мигом безмолвно затих на нарах, а сам Пьер, вырвавшись, полетел дальше с криком: "Pourquoi élés-vous couchés? Ne voyez-vous pas que c'est magnifique de voler?"[61]

И тут возлетели все остальные, даже враг народа поп, даже грузный Федя Воркута. Даже скрючившийся, с неразлучной заточкой в руке Жиган – и тот летал. И летал безумный путейский инженер, выкрикивая какие-то свои никому тут непонятные формулы. Они порхали, как бабочки в каком-то немыслимом хороводе. Ибо подступала весна, и был благословенный Богом день.