Читать книгу "В состоянии необходимой обороны - Фридрих Незнанский"

– А это что еще за история? – спросил Меркулов, берясь одновременно за телефон.

– Да так, подтасовочка фактов… Укрывательство… Долго объяснять. Я так понимаю, Юра по этой части что-то раскопал, вот и решили его… Звони, пожалуйста. Потом расскажу.

– Как ты говоришь? Жукова? Ага, ага… А подать-ка сюда Бобчинского-Добчинского… – И, уже изменившимся, начальственным голосом, в трубку: – Але! Следователя Жукова попросите!.. Что значит – нет? Обязан быть на рабочем месте! В рабочее время! Замгенпрокурора Меркулов его спрашивает! Я его, что ли, по всему вашему зданию разыскивать должен?! Чтобы через пять минут был. Все…

– Нет его, – сообщил Меркулов, положив трубку. Сейчас там все в штаны наложат, переполох подымут и найдут. А ты давай пока рассказывай.

И мужчины перешли на малопонятный простым смертным язык права. Турецкий пересказывал вкратце дело Шишкова, как он его понял из маловразумительных объяснений Натальи. Меркулов время от времени обращался к ней за разъяснениями.

– Ага… Понятно. Ну что ж, необходимая самооборона, и все дела. Запросто. Особенно если Гордеева подключить… Да, не вовремя…

– Але! – наконец продолжил воспитательную работу Меркулов. – Я долго ждать буду? Учтите, еще минута – и начнутся неприятности. Срочное, я сказал, у меня дело, как ваша фамилия? Не слышу! Вы в какой должности, Соколов? Долго я еще звонить буду, как гимназистка любимому?

– Ведут, – сообщил он, кладя трубку аккуратно. – Ну дело-то мы изымем, а каковы дальнейшие действия наши будут, Александр Борисович?

– Ну так, – стал загибать пальцы Турецкий. – Опергруппу, санкцию – хотя бы начать подготовку, – чтобы быстрее проскочить. А мы в это время с опергруппой наведаемся в гости к этим… как их… Как его, девушка?

– Трофимовым.

– Вот, наведаемся к Трофимовым и покажем, где раки зимуют. Совсем братва распустилась – у замгенпрокурора друзей воровать! Вообще в дальнейшем я бы предпринял некоторую чистку, так сказать, профилактические меры… Порядок надо навести, генеральную уборочку. Но об этом, если разрешишь, позже.

– Жуков? – взревел в трубку Меркулов тем временем. – Это что ж у тебя творится? Ты дело Шишкова ведешь? Нет, ошибаешься, ты его больше не ведешь! Дела сдавай! И вообще, учти, тебя ждут очень большие неприятности, размером примерно с гору! Так, чтобы все немедленно было у меня!.. Можешь сам сообщить об этом своему Бутусову. У меня нет желания с ним разговаривать…

– Ну все! – сказал он, поворачиваясь к гостям. – Полный порядок. Можешь приступать… Только я, пожалуй, с тобой бы поехал. Размяться – во-первых, во-вторых – посмотреть на старости лет, как ты Гордеева освобождаешь… А? Возьмешь меня?

– И меня, меня возьмите! – попросила Наташа, прижимая руки к груди. – Пожалуйста!

– Женщинам на передовой не место, – сурово ответил Турецкий, но не выдержал – улыбнулся. – А в каких, если не секрет, отношениях вы, подзащитная, состоите с адвокатом Гордеевым? Только близкие родственники допускаются…

Наташа отпустила глаза.

– А, ну я так и думал, – хмыкнул Турецкий. – Зная Юру… Барышня, вы разбили мне сердце. Лишили последней надежды на счастье. И это при живом-то муже! А ведь я мог бы стать даже вашим личным шофером! Ну что ж, поедем, в виде исключения, только вы в машине посидите, за оцеплением. Так что по коням, и пусть неприятель плачет. Костя, я пошел вызывать команду.

– Аминь, – добавил Меркулов.

Глава двадцатая

Шишков упал навзничь, раскинув ноги, словно поскользнувшись на бегу. Серый осколок неба над ним зашатался, и острая кромка голого леса промелькнула перед глазами в перевернутом виде, словно Шишков с открытыми глазами совершил в воздухе сальто-мортале. Голова его закружилась, а в груди сладко замерло, как в детстве, когда отец высоко подбрасывал его и ловил в последнюю секунду, когда падение на землю казалось неизбежным.

Мама испуганно ахала, громким голосом восклицала:

– Убьетесь! – словно опасность грозила не ему одному, а вместе с отцом.

А отец громко распевал, не имея ни слуха, ни голоса, – выкрикивал речитативом залихватские слова песни: «Потому, потому что мы пилоты, небо наш, небо наш родимый дом!..»

И Витя радостно визжал и заливался хохотом, когда отец, сделав ударение на слове «дом», подкидывал его высоко-высоко…

– Все, хватит, хватит! – умоляла мама. – Прекратите!

Но он обхватывал ручонками загорелую шею отца, прижимался к нему всем телом и кричал:

– Еще! Еще! Папка, еще!

И отец – мускулистый, крепкий, сто раз отжимавший двадцатичетырехкилограммовую гирю, – подхватывал почти невесомого сына под мышки, раскачивал его, словно маятник, между ног, а затем, всегда неожиданно, подбрасывал вверх, к макушкам зеленых вишен, усыпанных гроздьями розовеющих плодов. Счастливый визг и хохот уносились ввысь, к мягко плывущим в небе пышным бело-розовым облакам.

– Папка, еще! – задыхаясь от счастья, лепетал он, без страха проваливаясь в бездну, потому что знал: там его обязательно подхватят и спасут в последнюю секунду крепкие руки отца.

– Еще, папка! Выше!

– Нет, я не могу на это смотреть, – сердито повторяла мама, всякий раз зажмуриваясь, когда он «падал». – Хватит!

Она стояла среди деревьев, молодая и красивая, босиком, в летнем белом платье в крупные розовые горохи, с такой же косынкой в высоко взбитых смолянистых косах. И пока она стояла рядом, ему и его отцу было радостно и легко, и они оба были уверены, что ничего плохого не случится.

Но мать сердилась, говорила:

– Не могу смотреть, как вы убьетесь! – и уходила от них на веранду.

Витька знал, что с веранды мама по-прежнему следит за ними сквозь плотную белую занавеску, потому что и мама знала: пока она смотрит на них, с ними ничего плохого не случится.

Но без мамы становилось неинтересно. Солнце уходило за бело-розовые облака. По саду быстро пробегала тень, – такая плотная, что ее границу можно было потрогать своими руками.

Вот клумба в изумрудной зелени. Сверкает искрами роса. Над анютиными глазками порхают лимонницы, над махровыми лиловыми колокольчиками вьется, жужжа, сытый шмель. А вот на них набегает серая воздушная стена. Блекнет зелень, становится темно-зеленой, холодной. Роса потухает. Исчезают лимонницы, шмель умолкает. Над клумбой повисает тишина. Не шевельнется ни один стебелек, ни одна травинка.

Когда мамы не было рядом, отец скоро уставал и опускал его на землю. Говорил, смахивая капли с лица:

– Ну все, на сегодня достаточно.

И он не ныл и не кричал: «Папка, еще!» – а молча стоял рядом с отцом и чувствовал, что и в самом деле достаточно.

И еще вдруг вспомнил Шишков, как однажды отец обещал купить ему красную пожарную машинку.