Читать книгу "Повелитель разбитых сердец - Елена Арсеньева"

Сарай неслабый. Натуральный ангар, а не сарай! Главное егоукрашение – та самая карета, о которой говорила Николь. Строго говоря, этоскелет кареты: железные перекладины, прутья, оси, колеса. Видимо, она была встарые времена покрыта кожей, а может, и шелком. Да-да, я читала: были шелковыекареты, кажется, именно в такой убили Генриха IV. Равальяк пырнул его ножом,пропоров стенку кареты, в которой Анрио следовал к очередной даме сердца.

Впрочем, и «голышом» карета выглядит очень внушительно.Просто-таки жаль, что она стоит без дела в этом ангаре-сарае! Ее бы выставитьпосреди двора, увешать кашпо, как у Клоди… Смотрелось бы великолепно.

В bыcher я не задерживаюсь: во-первых, жарко, во-вторых,вижу под крышей осиное гнездо. Ос я, в принципе, уважаю и стараюсь зря неубивать, но на дружбу с ними набиваться не хочу.

Так, теперь пошли в cave, в смысле, в погреб.

Нет, у меня сегодня день совершенно потрясающих впечатлений!Во-первых, здесь не просто прохладно, а холодно! Во-вторых, экзотиканеописуемая. Ничего не скажешь, Гийом был и впрямь хороший дизайнер, а впрочем,полдела – в самой атмосфере древнего подземелья. В каменных стенах (вот это ужточно подлинный XIV век, без балды!) проделаны полукруглые, напоминающие печныеустья, ниши, в которых лежат бутыли темного стекла с длинными и узкимигорлышками. Старинные! Наверное, раньше бутыли были заполнены каким-нибудьнеописуемым вином – бургундским, понятное дело! Теперь они пустые, пыльные, новыглядят все равно очень внушительно. А вот на этих крюках, которые свисают нацепях с толстой медной перекладины в виде короткой трубы, вялились окорока илидозревали сыры. Жаль, что сейчас здесь ничего такого нет – для полнотывпечатления.

Чувствую, что зябну. Экскурсию в погреб пора заканчивать.Поднимаюсь по ступенькам, толкаю дверь. Что-то ее заклинило… Налегаю посильней,потом еще и еще раз… Ну, видимо, я не слишком-то сообразительная – проходит какминимум минут десять, прежде чем я осознаю: я не могу выйти из погреба непотому, что дверь заклинило.

Я не могу выйти потому, что меня кто-то запер снаружи!

18 декабря 1920 года, Константинополь. Из дневника ТатьяныМансуровой

День нынче был холодно-прозрачный. А ночь теплая и влажная.Впрочем, здесь весь декабрь такой. Над Золотым Рогом ломтиком апельсина виситубывающий месяц.

Здесь сейчас кругом апельсины, золотые шары. Темные закоулкиночного Стамбула освещают только корзины торговцев. В глубине корзины стоитмаленькая свечечка, освещающая плоды. Иначе ни товара, ни торговца не видать…

Сделала эту запись совершенно машинально, как машинальнодвижется по комнате внезапно разбуженный человек. Потом он оглядывается вокруги начинает понимать, что он вот так же – безотчетно, машинально – уже умылся,напился чаю, застелил постель, но не помнит, когда и как делал это. Вот и я –смотрю на лиловые строки и осознаю: а ведь минуло больше года, как я последнийраз писала в своем дневнике. И внезапно открыла его теперь…

Когда-то чудилось, что я и дня не смогу прожить без того,чтобы не сделать в нем запись, однако же вот – пережила каким-то образом год.Столько всего произошло за это время, что, попытайся я связно восстановитьсобытия, хотя бы просто перечислить их, наверняка запутаюсь. Однако чем большепроходит времени, тем более отчетливо вспоминаются мне те сентябрьские дни вПетрограде.

Может быть, это ностальгия? Тоска по родине, пусть иобернувшейся к нам новым, волчьим, звериным ликом, но все-таки единственной и незабываемой?А может быть, я старею? Говорят, именно так бывает со стариками: они забываютближайшие события, однако необыкновенно отчетливо вспоминают то, что было оченьдавно… Хотя год не такой уж большой срок, да и до старости мне, тридцатилетнейженщине, еще далековато.

А между тем мои последние дни в Петрограде настойчивооживают в воспоминаниях – вплоть до того, что я словно бы вновь слышу каждуюреплику, которая звучала в переполненном трамвае, которым я ехала вПредварилку…

Написала это слово «переполненный» и засмеялась, потому чтооно не дает никакого представления о том, какими на самом деле былипетроградские трамваи в ту пору. Ходила даже поговорка: «Двадцать избранныхсидят, двести в воздухе висят, две собаки лают».

Как могут на двух аршинах площадки разместитьсядвадцать-тридцать человек? Как может удержаться человек на большом пальце левойноги и мизинце правой руки? Что-то унизительное есть в самой позе человека,когда одну ногу он ставит на ступеньку, а другую – на задний винт, на «колбасу»,распластывается во всю ширь руками, а лицо поворачивает боком и приклеивает егок стенке. Сжатые кулаки, вытаращенные от злобы глаза, хриплая ругань, крики,оханья, причитания старух, слезы детей…

Рассказывали о задавленных насмерть, о разбитых о фонарьголовах, о провалившемся в трамвае на всем ходу поле и об отрезанных ногах…Случайный наблюдатель мог подумать, что или море стало затоплять город и людибегут от волн, или же выпустили сумасшедших изо всех домов. А это толпаперебегает из одного трамвая в другой. Но нигде так не развязывались языки, какв трамвае, нигде не разыгрывались такие страсти, и трамвай неожиданнопревращался в место контрреволюционного митинга всех социальных групп. С равнымпылом и доверительностью обменивались мнениями те, кто раньше слова друг другубы не сказали. И о чем только не говорили!

– Не трамвай, а кошмар!

– Зато бесплатно.

– Бесплатно! Провались они со своим «бесплатно»! Хлеббесплатно, да его нет. Почта бесплатно, да ее нет. Пятачок-то на трамвай укаждого раньше был.

– Что было раньше, забыть пора. Обратите внимание, что втрамвае прекратились карманные кражи.

– А что воровать? Кому эти советские бумажки нужны?

– Да и зачем заниматься карманными кражами, когда ворамгосударственные должности дали?

– По карточкам вместо хлеба выдали по коробке детскойприсыпки, а у меня уже младший внук в солдатах!

– А нам – повидло дали.

– Что? Какая повидла?

– Повидло. Неужто не слыхали? Нечто среднее между вареньем иколесной мазью, изобретение комиссаров. Не повидло, а подлость одна. У меня отнего в кишках вроде как землетрясение делается.

– Академик Шахматов умер, надорвавшись, когда таскал дрована шестой этаж. Повезли хоронить, а лошадь на углу Садовой и Невского издохла.Дальше «на людях» повезли. «На людях» небось надежней!