Читать книгу "Мост - Иэн Бэнкс"

Для него после ее возвращения наступили счастливые дни. Он перестал беспокоиться из-за лысины, и работа пошла на лад, он еще не оставил мысли о партнерстве со своими двумя приятелями, и отец, живший на западном побережье, был как будто вполне доволен судьбой, проводя досуг в клубе для пенсионеров, где уже успел приглянуться нескольким вдовушкам (старик очень плохо поддавался на уговоры провести выходные в Эдинбурге, а потом сидел сиднем, глядел на часы и брюзжал — то ему не хватало игры в карты с дамами, то бинго, то старых танцев; он куксился даже в ресторанах, где, подавали лучшие яства лучших эдинбургских поваров, и громогласно тосковал по привычным тефтелям с картошкой).

А Эдинбург, возможно, снова превращался в столицу, хоть и не в полном значении этого слова. В воздухе витала идея дележа административных функций.

Он заметил, что полнеет: когда взбегал по лестницам, колыхались грудные мышцы, и на талии появился жирок. Разумеется, пустяки, но все же пора было что-то предпринять. Он решил играть в сквош. Впрочем, спорт этот ему не нравился — он говорил партнерам, что предпочел бы иметь на поле собственную территорию. К тому же Андреа всегда его обыгрывала. Он переключился на бадминтон и два-три раза в неделю плавал в бассейне. Впрочем, от бега трусцой он категорически отказался — должны же быть какие-то рамки.

Бывал он и на концертах. В Париже Андреа приобрела самые широкие вкусы и теперь тащила его в Ашер-холл слушать Баха и Моцарта, в доме на Морэй-плейс она ставила ему пластинки Жака Бреля, а в праздники дарила альбомы Бесси Смит. Он же предпочитал Motels и Pretenders, ему нравилось, как Марта Дэвис поет «Total Control», а Крисси Хайнд говорит «пшшелнахххуй». Считал, что классика не для него, пока однажды не поймал себя на том, что насвистывает увертюру к «Женитьбе Фигаро». Понемногу пристрастился к сложным пьесам для клавесина — самое то за рулем, особенно если погромче. Впервые услышав «Warren Zevon», пожалел, что слушает альбом с таким опозданием. А на вечеринках он, точно мальчишка, прыгал и слэмовал под Rezillos.

— Чем, чем ты решил заняться? — спросила Андреа.

— Дельтапланом.

— Шею свернешь.

— А и хрен-то с ней. Зато как кайфово!

— Что «кайфово»? В койке на растяжке валяться?

Дельтаплан он не купил, решив, что это и вправду пока небезопасно. Но зато записался в клуб парашютистов.

Андреа пару месяцев переделывала дом на Морэй-плейс, следила за малярами и плотниками, да и сама много работала кистью. Приятно было, нарядившись в перепачканное краской старье, помогать ей, работать иногда допоздна, слушать, как она насвистывает в соседней комнате, или разговаривать, если она была рядом. Однажды он здорово перепугался, нащупав плотный комочек у нее на груди, но оказалось, ничего страшного. Порой у него от чертежей и эскизов уставали глаза, но визит к офтальмологу он упорно откладывал — боялся, что врач пропишет очки.

У Стюарта случилась интрижка со студенткой университета. Об этом прознала Шона. Говорила, что собирается развестись, фактически выгнала его из дому. Полный тревоги и раскаяния, Стюарт приехал к нему. Он сел в машину и отправился в Данфермлин к Шоне — мирить; готовился пустить в ход все свое красноречие, — мол, Стюарт глубоко переживает, места себе не находит, а сам я вас обоих всегда любил и завидовал вашей спокойной и верной привязанности друг к другу. Странноватое это было чувство, почти нереальное, подчас даже комическое, когда он сидел у Шоны и уговаривал не бросать мужа из-за мимолетного романа «на стороне». Да, ему это казалось смехотворным. В те выходные Андреа была в Париже, как пить дать с Густавом, а сам он намеревался вечером в Эдинбурге затащить в постель долговязую блондинку-парашютистку. Неужели все дело в какой-то бумажонке? Неужели только свидетельство о браке все определяет: совместное житье, детей? Или главное — вера в клятвы, обычай, религию?

Супруги в конце концов помирились, и вряд ли тут сыграла роль его миротворческая миссия. Шона вспоминала о размолвке лишь изредка, когда напивалась, и мало-помалу из ее воспоминаний выветрилась горечь. Но ему это послужило уроком: даже самые прочные на вид отношения между людьми способны порваться вмиг, если идти против правил, которые сами установили.

«Ну а правда, какого черта?» — подумал он наконец и решился на партнерство с двумя своими друзьями. Они нашли в Пильриге помещение для офиса, а ему выпала задача нанять бухгалтера. Он вступил в партию лейбористов; принимал участие в кампаниях по сбору подписей, организуемых «Международной амнистией». «Сааб» он продал и купил годовалый «гольф Gti». Полностью расплатился по ипотечному кредиту.

Он помыл «сааб», прежде чем отогнать его к дилеру, и обнаружил в салоне белый шелковый шарф — тот самый, который пригодился тогда на башне. Жалко было оставлять шарфик неизвестно кому, поэтому он, когда спустился, прополоскал его в ручье. И потерял — думал, он выпал из машины.

А шарф — вот он, все это время пролежал, мятый и грязный, под пассажирским сиденьем. Он его постирал — удалось избавиться от следов ног, а кровь, засохшая неровным кругом, точно чей-то неумелый рисунок, исчезать упорно не желала. Но все равно он решил отдать шарф Андреа. Она сначала отказалась, — дескать, сохрани на память, но затем вроде передумала и взяла. А через неделю вернула — без единого пятнышка, почти как новенький, и даже с ее вышитыми инициалами. Это было эффектно. Как ей с матерью удалось вычистить шарф, она не призналась. Фамильная тайна. Он бережно хранил подарок, не надевал, если знал, что может возвращаться домой в крутом подпитии, — боялся потерять вещицу в каком-нибудь кабаке.

— Фетишист, — упрекнула его Андреа.

Знаменитый референдум под лозунгом «Думай своей головой» был, в сущности, фальсифицирован. Столько оформительского труда в Сент-Эндрюс-Хаус — и все псу под хвост.

Андреа переводила с русского и печатала в журналах статьи о русской литературе. Об этом он не ведал ни сном ни духом, пока ему в руки не попал номер «Эдинбург-ревью» с длинным очерком о Софье Толстой и Надежде Мандельштам. У него даже голова пошла кругом. В авторстве — никаких сомнений, та самая Андреа Крамон: она пишет, как говорит, и он, вчитываясь в печатные слова, будто улавливал ритм ее речи. «Почему мне ничего не сказала?» — уязвленно спросил он. Андреа улыбнулась, пожала плечами, ответила, что хвастать тут особо нечем. В парижских журналах у нее тоже выходило несколько статей. Так, побочное занятие. Она теперь снова брала уроки игры на пианино (когда-то занималась музыкой в средней школе, но бросила), а еще училась рисовать.

Андреа тоже стала партнером в предприятии, если можно так назвать книжный магазин с феминистским уклоном. Лавочку открыли ее давние подруги, а она позднее внесла денежный пай. Присоединились и другие женщины, и число учредителей достигло семи. Брат Андреа назвал это финансовым безумием. Иногда она помогала в магазине товаркам. Он туда заходил, когда возникала нужда в какой-нибудь книге из тамошнего ассортимента, но задерживался редко, так как всякий раз чувствовал себя не в своей тарелке. После того как Андреа его поцеловала на прощание, одна из подруг выступила на собрании с резкой критикой. Андреа подняла ее на смех, но потом раскаивалась — очень уж не по-сестрински получилось. За смех она попросила прощения — но не за поцелуй. А впоследствии рассказала об этом ему, и с тех пор он, приходя в магазин, не целовал ее и даже не прикасался к ней.