Читать книгу "Сирена в котелке - Стефан Вехецкий"

сыграл. Оба самоубийцы пили под каждый куплет отдельно, и, когда музыка кончилась, Петелька спросил Барана:

«Ну как, Фелюсь, разыгрался аппетит?»

«Еще как… на бигос с помидорами».

«У меня тоже. Наверно, мы невнимательно слушали. Пусть еще раз сыграют!»

«А бигос и четвертинка своим порядком?»

«Само собой разумеется».

Оркестр сыграл это «Последнее воскресенье» еще три раза, а в результате только счет прибавился на тридцать шесть злотых с грошами. Теперь уже у них не было другого выхода, как довести до самоубийства официанта и буфетчика. Велели снова играть это смертельное танго, но все напрасно. Никто из обслуживающего персонала не повесился, а мальчик побежал за полицией, потому что у Барана и Петельки уже не было чем платить.

На этом примере ясно видно, что очарование музыки не каждый чувствует одинаково. То, что может довести до слез начинающего хулигана, спокойному варшавянину как горох об стенку. А молодежь реагирует. Даже самые большие озорники на этом концерте так изматываются, что, вместо того чтобы идти в центр хулиганить, отправляются по домам и спят как убитые.

С этой точки зрения я против джаза не возражаю, лучше, чтобы хулиганы срывали с себя пиджаки в концертном зале, чем с меня демисезонное пальто на улице. И поэтому я говорю: «Да здравствует музыка с выкрутасами!»

Только я боюсь, как бы она им быстро не приелась, уж слишком ею злоупотребляют.

⠀ ⠀⠀ ⠀

⠀ ⠀

Варшавские Битлзы

⠀ ⠀

Смотрю, вчера приходит к нам шурин. Только я с трудом его распознал. Вроде он и не он. Спереди челка до самых глаз, сбоку пейсы, с тыла длинная плетенка, даже на воротник ложится. Одним словом, ни дать ни взять малолетний сопляк, которого ни один парикмахер остричь не хочет, потому что он кусается и брыкается. А на макушке он совсем лысый. Ну что тут много говорить — карикатура для смеха.

— Олесь, что ты с собой сделал? На кого ты похож?

— А что. Плохой вид? Работаю под битлза.

— Под кого?

— Что, ты газет не читаешь, чтоб мне лопнуть, или что? Не слышал о битлзах, или, иначе, о лондонских четверняшках, которые так на щипковых инструментах наяривают, что молодежь, как только услышит, догола раздевается, кричит, плачет навзрыд и стулья в зале на куски ломает. А битлзы на этом большие деньги делают.

— Что-то слышал, да у тебя что с ними общего, ведь ты только в очко играть умеешь.

— Ничего особенного, подучусь играть на гитаре, конечно, не один, четверо нас варшавских нестриженых битлзов: Казик Обезьяна, Стась Вонючка, Арбуз и я. Мы организовали ансамбль «апельсиново-грушевых», потому что другие цвета уже все разобраны.

— Что играете?

— Самые наимоднейшие куски, как, например, танго о тесных ботинках «Боса нога» и тому подобное.

— И выступали уже где-нибудь перед публикой.

— Ага. В кафе «Кибернетика», бывшее «Слепой Леон».

— Ну и что? Стулья ломали?

— Один. Директор об нас его покалечил, исключительно немузыкальная темная масса. Однако мы не падаем духом, тренируемся дальше. В сентябре заявимся на эстраду, будет так много торжественных заседаний с художественной частью, что и мы пригодимся. Потом войдем с ходатайством о стипендии в Министерство культуры и искусства, а после поедем на Олимпиаду в Токио.

— Как музыкальные четверняшки? Да ты что? Ведь там будет только спорт и лечебная гимнастика.

— И музыкальные коллективы тоже. Не помнишь, что ли, как несколько лет тому назад наш Турщак выиграл на Олимпиаде в Лондоне конкурс скоростной игры на фортепьяно.

— Что-то припоминаю, но тебе этого не присвоят. Можешь, конечно, принять участие в Олимпиаде, но у нас дома, на стуле перед телевизором. Потому что американцы, кажется, запускают на этих днях спутник с зеркальцем, в котором все будет видно и в наших телевизорах будет отражаться.

— Умное приспособление, но Польша имеет не много шансов. Например, если взять прыжки с жердью, тут мы горим, как свечи, потому что американские спортсмены будут пользоваться стеклянными жердями с пружиной в середке, которая выбросит прыгуна в два раза выше, чем обыкновенная.

В общем и целом такой технический прогресс, что если дальше так пойдет, прыгун не должен будет вообще ногами от земли отталкиваться; механическая жердь его вверх вышвырнет, а ему надо будет только эту жердь держать и гадать, когда ее отпустить, потому что в противном случае можно выскочить на трибуну в публику и несчастье натворить или даже на улицу через трибуну перелететь и упасть где-нибудь на трамвай.

— Не заливай, это невозможно. Стадион в Токио для этого слишком большой.

— Так или иначе, а прыгать надо хладнокровно и с математическим расчетом.

— Ясно. Но должен сказать, что если этот технический прогресс не притормозить, присобачат бегунам сзади моторчики с пропеллером, и рекорд будет зависеть только от количества лошадиных сил в…

— Не выражайся… с мотором от малолитражной «Сирены» наши прыгуны далеко не залетят. И Польша приедет из Токио без медалей, даже латунных.

— Еще счастье, что там будем мы — битлзы, или варшавские нестриженые четверняшки, — закончил шурин.

Само собой разумеется, что Пекутощак говорил де-юре, то есть так, на ветер. Никакого битлза он не представлял, попросту вернулся из Безрыбенка Морского, где в отпускное время к парикмахеру попасть нет никакой возможности.

Так что не каждый встречающийся теперь на улицах Варшавы тип с челкой, космами и пейсами — это отечественный битлз. Среди них большинство — жертвы недостачи парикмахерских услуг в местностях, затронутых отпусками.

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

1964

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀ ⠀

Конкретная музыка

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Сегодняшний свой фельетон я хочу снова посвятить искусству, а конкретно — музыке на основе музыкально-концертной «Варшавской осени». На этот раз это будут впечатления Теофиля Печурки, который недавно посетил в Филармонии показательный концерт конкретной музыки.

— Ну и как, понравилась ли вам наисовременнейшая из музык? — спросил я Печурку.

— Пожаловаться не могу: веселился я, как на именинах у дяди Змейки на Шмуловизне.

— Ну да?! Почему?

— Потому что у дяди тоже не было оркестра, только пришел какой-то Зюлек с граммофоном. И здесь было так же: зал набит, публика стоит у стен, уже давно больше семи часов, а тут ни тебе музыкантов, ни тебе капельмейстера, один граммофон на сцене. Наконец двери раскрываются и на возвышение выходит какой-то лысый, кланяется и заводит пластинку. Мы с шурином загрустили, но думаем: «Наверно, в рамках сокращения штатов проведена бережливость, музыкантов перевели на производство, а тут директор будет один всю Филармонию обслуживать». Но оказалось,