Читать книгу "Советская эпоха в мемуарах, дневниках, снах. Опыт чтения - Ирина Паперно"

В последние десятилетия и психоаналитики, и когнитивные психологи, и историки, и литературоведы писали о том, что сновидения можно рассматривать как естественный эквивалент художественного текста. В самом деле, сновидения могут служить моделью фундаментальной операции эстетической деятельности человека: использования образов для символического обозначения мыслей, чувств, ситуаций. Сновидение, как описал этот процесс Фрейд, использует образ (словесный или зрительный) в качестве заместителя другого образа (метафору). В терминах Фрейда конкретные ходы работы сновидений включают «сдвиг», «перенос», «сгущение» (концентрацию огромного содержания в ограниченных, «многосмысленных» образах), создание повествования за счет ассоциативных цепей и проч. Кроме того, сон активно пользуется избыточной мотивировкой – многократным и противоречивым объяснением причинности. Заслугой сна можно считать и эффект остранения: ощущение, что «жизнь есть сон»266. Заметим, что все эти операции и приемы известны нам и из художественных текстов.

Одним словом, сновидение можно рассматривать как эквивалент произведения искусства, повествовательного, драматического или визуального. Как известно, под влиянием психоанализа мысль об изначальной близости между искусством и сновидениями была использована в 1920–1930‐е годы сюрреалистами, причем их особенно привлекала абсурдность сновидений – в этом они видели пути для освобождения от ига реализма267. Вальтер Беньямин полагал, что пересечение сна и искусства, которое он наблюдал в практике сюрреализма, есть явление историческое (а не дело естественного сродства)268. Однако сегодня можно услышать и гипотезу, что сновидение – это прообраз или даже первоначальный источник искусства как такового. При этом сновидение – это не только законченное произведение или текст, но и форма «живого опыта», то есть психической деятельности269.

Важный вопрос: что такое субъект сновидения?270 Субъект сновидения – это не тот, кто говорит «я», а все сновидение в целом271. И в этом смысле сновидение функционирует как произведение искусства: мы переживаем собственный сон так же, как читаем рассказ, отождествляясь не с одним персонажем, а со всем текстом272. Юнг в свое время назвал сны «театром, в котором сновидец есть сцена, актер, суфлер, режиссер, автор, публика и критик»273.

Заметим, что метафора театра указывает на визуальное качество и перформативный характер сновидения: сон не столько рассказывает, сколько показывает, представляет, разыгрывает, инсценирует свое содержание.

Для наших целей – для исторической герменевтики снов – важен вопрос о статусе сновидений как формы знания, в особенности знания о самом себе (саморефлексии и самоописания). (Сон – уникальная форма самонаблюдения – саморассказа или самоинсценировки.) Фрейд описал парадокс: сновидение является результатом нашей душевной деятельности, и тем не менее готовое сновидение представляется нам чем-то чуждым274. Юрген Хабермас, интерпретируя Фрейда, отметил уникальный эпистемологический статус сновидений как текстов, которые представляются самому автору отчужденными и непонятными: после пробуждения субъект сна, который в определенном смысле еще является его автором, не понимает своего создания275. В этом смысле сновидение, рассказанное после пробуждения, переживается как конфронтация со скрытыми глубинами своего «я» – с тем, что человек знает и чувствует, полностью того не сознавая. Видеть сны – значит оказаться лицом к лицу с тем в себе, что не подлежит контролю. Рассказ о сне – это отрефлектированная форма конфронтации с собой, конфронтации между «я» знающим и «я» не знающим самого себя и своего положения в мире.

Во многих отношениях сны являются благодатным материалом для анализа живого опыта субъекта террора. Вспомним, что Фрейд не только использовал слово «репрессия» в качестве метафоры основного защитного механизма сознания, но и воспользовался словом «цензура» и примером из российской жизни, чтобы метафорически описать процесс смыслообразования во сне, а именно «насилие, которое совершается во сне над смыслом»276. Об этом – в знаменитом письме Фрейда к Вильгельму Флиссу о смысле сновидений: «Видели ли Вы когда-нибудь иностранную газету, прошедшую через российскую цензуру на границе? Слова, целые фразы, предложения зачернены, так что то, что остается, оказывается недоступным пониманию»277. Напрашивается вывод: сны в самой своей структуре являются подходящим средством для самовыражения человека, живущего в условиях политической репрессии, мобилизующей человеческую способность к самообману и двоемыслию.

И в отношении чувств сон оказывается подходящим средством для самовыражения в условиях террора. Во-первых, переживание сна, как известно из клинической практики, отличается амбивалентностью не только смысла, но и эмоциональных состояний и волевых импульсов: сосуществованием двух противоположных побуждений. Во-вторых, вспомним, что наши сны полны тревоги и страха. (Фрейд кое-что недодумал, приписывая сну исключительную функцию выражения желания.) Психологи описали клиническую феноменологию ночных кошмаров: ощущение потенциальной опасности, угроза насилия, чувство пассивности и беспомощности278.