Читать книгу "Голова, полная призраков - Пол Дж. Тремблей"

(Отступление 4: Моя любимая тетя обожает, как и я, фильмы ужасов [привет, тетушка!!!]. Она часто с гордостью заявляет, что смотрела «Челюсти» раз пятьдесят. Но каждый раз она не может досмотреть до конца финальную сцену, где Квинта раскусили на две половинки. На этом моменте она переключается на другой канал, выходит из комнаты или прикрывает глаза. Фильм она впервые увидела еще в пятом классе. Ее испугала на всю жизнь сцена, где любимец публики, проспиртованный проходимец Квинт орет и плюется кровью в камеру, а потом нижняя половина его тела исчезает в разинутой пасти акулы. Тетя убеждает, что не собирается вновь смотреть сцену смерти Квинта, хотя и понимает, что скорее всего сейчас она воспримет ее как бутафорию и взрослая она, может быть, даже презрительно посмеется над оставшимся в прошлом ребенком, которого так легко напугать. Однако в ее сознании есть и частичка, которая признает, что повторный просмотр может заставить ее ощутить тот же прилив ужаса, тошноты и потерянности, который накрыл ее при первом просмотре. Не может ли получиться так, что пережить эту сцену во взрослом возрасте окажется еще тяжелее? Те же эмоции я испытываю в отношении атаки на отца Гевина. Я лицезрела тысячи гораздо более кровавых и будоражащих сознание сцен, чем то, что нам показывают в «Одержимой», и все же сцена нападения… Боже, когда запикселированный шмат кожи отрывается от его руки, потому что Марджори, очевидно, все еще держится за него с другого конца… Выше моих сил пережить это заново. Однако при подготовке этого поста я заставила себя впервые за десять с лишним лет пересмотреть сцену с отцом Гевином. Она была именно такой ужасающей, как я помнила. Может быть хуже. Определенно хуже. Возвращение к этой сцене заставило меня задуматься, не отказаться ли от дописывания этих эссе и, свернувшись калачиком на диване в обнимку с бутылкой вина и порцией запеченных в меду орешков, чувствуя приятное онемение, погрузиться в просмотр эпизодов классических «Симпсонов». Вы не понимаете, через что мне приходится проходить по вашей прихоти!!!!!!)

Сцена нападения на отца Гевина – одна из самых шокирующих концовок в истории телешоу. Держу пари, что в этом с «Одержимой» не сравнится ни один сериал – ни до, ни после.

– Конечно же, мы должны закончить концовкой. Пришло время обсудить «[парящего] слона в комнате», сцену, которая у нас всех на уме. В первые секунды после нападения на отца Гевина действующие лица по большей части валяются на полу, кричат о помощи, орут друг на друга. Ящик стола ударяется о пол. Сцена оборачивается хаосом, в центре которого оказывается Марджори. В сумбур аудиозаписи наконец прорезается ясный вопль Мередит (за кадром): «Ненавижу тебя! Не представляешь, как же я тебя ненавижу! Лучше бы ты сдохла». Смена сцены.

Мы оказываемся в пустом холле. Это широкоформатный стоп-кадр. По оформлению кадра мы понимаем сразу, что его нам показывает та же камера, с которой мы совершили фрагментированный обход дома в начале эпизода. Все тихо и бездвижно. Камера фокусируется на главной лестнице, ее пролеты и вертикальные части ступенек белые, а горизонтальные – черные. Нам вынужденно дают отдышаться после суматохи. Но любой паузе приходит конец.

Издалека мы слышим те же вопли и крики, которые уже звучали в предшествующих сценах. Нас ставят в неожиданно вуайеристическую позицию сторонних наблюдателей, хотя мы вовсе не вуайеристы. Мы понимаем, что испытываем эффект Расемона, снова переживаем сцену нападения на отца Гевина и бегства Марджори от ПОВ пустого холла. Глухие вопли и раздающиеся с потолка удары сбивают с толку. Без картинки мы не понимаем, кто и что кричит, и эта версия аудиодорожки не стыкуется с той сценой, которая застряла в наших головах. Наконец, Мередит кричит, что она ненавидит сестру и желает ей смерти. Камера все еще держит фокус на лестнице. Мы страшимся того, что нам предстоит увидеть, но не в силах отвести глаза.

Неожиданно в правый верхний угол сцены врывается Мередит. Мячиком она на шатающихся ногах сваливается вниз по лестнице. Лестница включает в себя три пролета ступенек и две площадки между вторым этажом и холлом. Ноги Мередит подкашиваются на среднем пролете ступенек, и она больно ударяется при падении на площадку. Поднимаясь, она, хромая, преодолевает последний пролет. Мередит потирает правую коленку. Мы еще не знаем этого, но момент с падением предвещает то, что вскоре постигнет Марджори: сломанная правая щиколотка и сотрясение мозга.

Мередит замечает камеру и смотрит прямо в нее. Камера неотрывно следит за ней. Заплаканное лицо девочки заполняет кадр целиком. Сальные волосы спутались. Мередит без очков. Мы первый и единственный раз за шоу видим ее без очков. Она выглядит для нас абсолютно другим человеком. Мередит предстает перед нами олицетворением превратно понятого духа Марджори, сломленного, подвергнутого экзорцизму и изгнанию, обреченного на печальную судьбу духа. В равной мере мы можем увидеть в Мередит немой взгляд нашего коллективного бессознательного, осуждающего нас за циничное соучастие в трагедии и за бездействие перед лицом ужасающего системного издевательства над душевнобольным подростком ради развлечения. Мередит смотрит не мигая. Не мигаем и мы.

Камера сдвигается вверх. Мередит оказывается в левом нижнем углу экрана. А сверху, на третьем пролете лестницы стоит, опершись о перила, Марджори. История началась с двух сестер и закончится теми же двумя сестрами.

Аудио вырубается. Звук просто убрали. Зачем – неизвестно, и зритель не знает, как реагировать на тишину.

Мередит разворачивается. Мы видим только ее макушку. Длинные темные волосы Марджори перекидываются через ограждение. Звука нет, мы не можем различить лиц. На месте Мередит могла бы с тем же успехом быть Марджори, а Марджори – на месте Мередит. Мы понимаем, кто есть кто, лишь из контекста. Шесть невыносимо мучительных секунд протекают прежде, чем Мередит разворачивается обратно к камере. Каждую из этих шести секунд мы потеем и испытываем сильнейший кринж, поскольку осознаем, что весь сериал создавался ради наступления этого момента. С учетом всего произошедшего и того, что должно произойти сразу по истечении этих шести секунд, мы понимаем, что с самого начала это была история о них: о двух сестрах.

Как только Мередит начинает разворот к камере, Марджори перепрыгивает через перила. Движения сестер напоминают заранее отрепетированный хореографический этюд, они взаимосвязаны, одно не могло бы произойти без другого. Мередит прикрывает глаза, хотя уже слишком поздно для нее и для нас уберечь себя от ужасной сцены. Маленькие ручки девочки накрывают глаза, а Марджори все еще поднимается над перилами. Волосы старшей сестры расходятся в разные стороны, открываясь, как крылья. Но лица мы не видим по-прежнему.

Мередит кричит. Мы не слышим ее вопль, но он сотрясает камеру так, что края и детали внутри кадра смазываются и тускнеют. Марджори все еще там, над перилами. Она зависает в воздухе на один невозможный миг перед тем, как неизбежно начинает свое падение. Затемнение.

Сцена левитации (в сочетании с достойным «Клана Сопрано» эпизодом финального затемнения) обсуждалась гораздо более яростными фанатами и гораздо более разборчивыми критиками, чем ваша покорная слуга. И все же свои пять центов я вставлю (ну, ладно, может быть это центов семь). Многочисленные киномонтажеры высказывали свое мнение по поводу предполагаемого акта левитации. На каждого эксперта, который настаивает, что видеоматериал не подвергался никакой обработке или манипуляциям, чтобы получилась мимолетная иллюзия полета Марджори над холлом, приходится один эксперт, который заявляет не менее убедительно, что видит явные следы спецэффектов и монтажа. Киномонтажер, лауреат «Оскара» Ян Роджерс уверяет, что в «Одержимой» для создания эффекта левитации использовалась продвинутая техника разделенного экрана и разделенной пленки. Он, кстати, воспроизвел этот эффект в своем собственном профинансированном краудфандингом короткометражном фильме «Все дома́ терзают духи», правда, с сомнительным успехом (мягко говоря)[63].