Читать книгу "Философия: Кому она нужна? - Айн Рэнд"

Оба лагеря придерживаются одной и той же предпосылки – дихотомии души и тела, хотя выбирают разные стороны этого смертоносного заблуждения.

Консерваторы хотят свободы действия в материальном мире; они склонны к противостоянию государственному контролю над производством, торговлей, коммерцией, физическими товарами и материальным богатством. Но они ратуют за государственный контроль над духом человека, то есть его сознанием; они отстаивают право государства налагать цензуру, определять моральные ценности, создавать и продвигать государственное определение моральности, управлять интеллектом. Либералы хотят свободы действия в духовной сфере; они противостоят цензуре, государственному контролю идей, искусств, прессы, образования (заметьте их обеспокоенность «академической свободой»). Но они признают контроль государства над материальным производством, коммерцией, трудоустройством, зарплатами, прибылью, всей материальной собственностью, и они отстаивают все это вплоть до полной конфискации.

Консерваторы видят человека как тело, свободно передвигающееся по земле, строящее куличики из песка или фабрики, с компьютером внутри черепа, контролируемого из Вашингтона. Либералы же видят человека как душу, которая вольна достигать самых отдаленных уголков Вселенной, но которая закована в цепи с головы до пят, когда она переходит улицу, чтобы купить хлеба.

При этом консерваторы преимущественно религиозны и говорят о превосходстве души над телом, представляя из себя тех, кого я называю «мистиками духа». И именно либералы в большинстве своем материалисты, которые смотрят на человека как на кусок мяса и представляют из себя тех, кого я называю «мистиками плоти».

Это всего лишь парадокс, а не противоречие: каждый лагерь хочет контролировать сферу, которую он считает метафизически важной; каждый награждает свободой только ту деятельность, которую он презирает. Заметьте, что консерваторы оскорбляют и унижают богатых и тех, кто материально преуспел, относя их к морально низким людям, и что либералы рассматривают идеи как циничное мошенничество. «Контроль» для обоих лагерей означает власть управлять посредством физической силы. Ни один из них не придерживается свободы как ценности. Консерваторы хотят повелевать сознанием человека, либералы – его телом.

На таком основании ни один лагерь не замечает, что сила – убийца и в области духа, и в области тела. Консерваторы, замороженные своими мистическими догмами, парализованы, напуганы и обессилены в сфере идей. Либералы, ожидая незаработанного дохода, парализованы, напуганы и часто бессильно или враждебно настроены по отношению к сфере материального производства (обратите внимание на экологический крестовый поход).

Почему оба лагеря цепляются за слепую веру в мощь физической силы? Я приведу цитату из романа «Атлант расправил плечи»: «Заметили вы, какую способность человека эта доктрина [дихотомия “душа – тело”] преднамеренно упускает из виду? Это человеческий разум, который нужно отрицать, чтобы разделить человека надвое». И консерваторы, и либералы объединяются в своей ненависти к человеческому мышлению, то есть к разуму. Консерваторы отрицают разум в пользу веры; либералы – в пользу эмоций. Консерваторы либо полностью безразличны к интеллектуальным вопросам, либо активно им противостоят. Либералы здесь умнее: они используют интеллектуальное оружие, чтобы уничтожить интеллект (они называют это «переоценкой»). Когда люди отвергают разум, у них не остается других методов взаимодействовать друг с другом, кроме грубой физической силы.

Цитата из романа: «…Люди, которых вы именуете материалистами и спиритуалистами, – лишь две половинки разделенного человечества, вечно ищущие совершенства. Но они ищут его, переходя от уничтожения плоти к уничтожению души, и наоборот… ища любого укрытия от реальности, любой формы бегства от разума». Поскольку эти лагеря – две стороны одной монеты, монеты поддельной, сейчас они все больше и больше сближаются. Заметьте основательное сходство их философских взглядов: в метафизике – дихотомия «душа – тело»; в эпистемологии – иррационализм; в этике – альтруизм; в политике – этатизм.

Консерваторы заявляли, что они верны традициям, пока либералы хвастались своей «прогрессивностью». Но заметьте, что именно председатель Верховного суда Бергер, консерватор, предлагает на обсуждение крайний коллективизм и формулирует принципы, дающие государству власть куда больше, чем вопрос порнографии, и что именно судья Дуглас, либерал, взывает к «традициям свободного общества» и обращается к «нашему конституционному наследию».

Если бы кто-то в 1890 г. сказал, что антимонопольные законы для бизнесменов приведут к цензуре для интеллектуалов, никто бы в это не поверил. Сегодня вы можете это наблюдать. Когда председатель Верховного суда Бергер говорит либералам, что они не способны объяснить, почему права «должны быть ограничены на рынке товаров и денег, но не на рынке порнографии», я склонна думать, что так им и надо, однако жертвами здесь являемся все мы.

Если нормы цензуры не будут отменены, следующий шаг не трудно предугадать: рынок порнографии будет заменен рынком идей. Это послужит прецедентом для либералов, позволяя им определять, какие идеи они хотят запретить во имя «социального интереса». Никто здесь не выиграет, кроме государства.

Я не знаю, как консервативные члены Верховного суда могут смотреть на вашингтонский мемориал Томаса Джефферсона, где в мраморе высечены его слова: «Я объявляю… вечную вражду любой форме тирании над человеческим разумом».

Позвольте добавить без капли высокомерия: «И я».

Глава шестнадцатая

Доктрина справедливости в образовании

1972

Доктрина справедливости – это неприятное временное решение режима смешанной экономики и слабая замена свободе слова. Однако она послужила хоть и незначительным, но тормозом коллективистского курса: она предотвратила полный захват влиятельными кругами радио- и телеканалов. Именно по этой причине доктрина справедливости должна быть введена в сферу образования как временная мера при угрожающем, чрезвычайном положении в стране.

Доктрина справедливости – типичный результат социалистической сентиментальной мечты о соединении государственной собственности с интеллектуальной свободой. Применительно к радио и телевидению эта доктрина требует равных возможностей для всех мнений по спорным вопросам на основании того, что «народ владеет эфиром» и что все фракции «народа» должны иметь равный доступ к общей собственности.

Беда с доктриной справедливости в том, что она не может справедливо применяться. Как и любой идеологический продукт смешанной экономики, она – расплывчатая, не имеющая четкого определения приблизительность и, следовательно, инструмент в противостоянии групп влияния. Кто определяет, какой именно вопрос является спорным? Кто выбирает представителей разных сторон в конкретной полемике? Если есть много конфликтующих точек зрения, то кому дать право голоса, а кого заставить молчать? Кто входит в «народ», а кто – нет?

Очевидно, что индивидуальные взгляды полностью запрещены и что «справедливость» распространяется только на группы. Принцип работы телевизионных сетей в Нью-Йорке гласит, что они признают свою обязанность предоставлять равное эфирное время «значимым оппозиционным точкам зрения». Кто определяет «значимость» точки зрения? Это качественный или количественный стандарт? Очевидно, последний, как видно из практики: ответ телевизионной редакции всегда дается представителем от определенной группы, вовлеченной в предмет дискуссии.