Читать книгу "Слезы Магдалины - Екатерина Лесина"

– Милиция.

Димыч сунул удостоверение под нос круглого человечка, вкатившегося на кухню. Тот вжал голову в плечи, дернул носом, крохотным, будто вдавленным в лицо, и забормотал что-то не то возмущенное, не то извиняющееся.

– Иди, Венечка, иди. Мы по делу разговариваем.

Венечка чихнул. Уставился на пепельницу, побагровел, но послушно отступил к двери.

– Вы не думайте, он хороший, только слишком заботливый. Патология. И у Лидочки сходная была. Она без ума любила старшую дочь, но сын казался ей докукой. Ненормальным. Крикливым. Шумным... в общем, когда человек раздражает, поневоле ищешь недостатки. Она попросила меня выписать Владу лекарство.

– Вы отказались?

– Естественно. Он был нормален. Совершенно нормален для своего возраста. А вот Машенька... очень тихая и замкнутая. Безусловно, это еще не патология. Вообще у нормальности широкие грани, и не всегда можно однозначно поставить диагноз, а тем паче что Машеньку я видел всего дважды и беседовать с ней не беседовал. И вообще знал лишь то, что говорили Лидочка и Влад. А что узнаешь от трехлетнего ребенка и матери, обожающей дочь? Достаточно, чтобы насторожиться. Недостаточно, чтобы настаивать на более подробном исследовании. Ну и еще один нюанс. Я не специалист по детской психологии. Я психиатр, а это совершенно иная профессия.

– Что было дальше?

– Ничего. Мы разошлись, недовольные друг другом. С одной стороны, мне было неприятно видеть Лидочку такой. С другой – она не получила того, что хотела. Последовало еще пара лет разрыва. И снова звонок. И снова визит. Постаревшая Лидочка, повзрослевшие дети. Влад, который и пяти минут на месте не усидит. И улыбчивая Машенька, которая, как выяснилось, избила одноклассницу, да так сильно, что та в больницу попала. Естественно, Машеньку ставят на учет, а дирекция грозится исключить из школы, если мать не предоставит заключения врача, что девочка нормальна.

– И Лидочка попросила у вас составить заключение?

– Попросила? О нет, Лидочка потребовала. Вы когда-нибудь пробовали объяснить любящей матери, что ее дитя – не гений? Что в лучшем случае обыкновенен, в худшем... дайте сигарету.

– Илья Семенович! – Венечка вновь выкатился из-за двери, уставившись на Димку, в котором, кажется, видел источник всех бед. В одной руке человечка была швабра, во второй – розовая тряпочка и флакон чистящего средства. – Вы... вы же обещали!

– Ты тоже обещал, что не станешь сегодня убираться.

– Но грязно же! Он приволок! Он...

Илья Семенович махнул рукой, Димыч поднял удостоверение, и Венечка вновь испарился, оставив после себя аромат хлорированного яблока.

– Маниакально-депрессивный психоз. И не учителя виноваты, что у девочки с учебой не ладится. И одноклассники ни при чем. И Влад не мешает сестре жить. Не снаружи причины ее неудач, но внутри. Лидочка обозвала меня старым идиотом. Тотчас вспомнила, что я когда-то пытался ухаживать за ней. Да, был грешок. Вытянула его наружу, отыскала причину диагноза в моей застарелой ревности, пригрозила подать в суд... и я дрогнул. Да, я подписал это треклятое заключение и сказал ей, что лучше Машеньке, тонкой нежной Машеньке, учиться дома, а в школе ее затравят... признаюсь, я играл на Лидочкиных слабостях, но единственно для того, чтобы защитить и ее, и Машеньку.

Сигарета тлела в худых пальцах, но Прокофьин не спешил затягиваться. И рассказывать стал медленнее, как человек, откладывающий крайне неприятное, но неотложное дело.

– Я отстоял себе право приходить к ним. К ней. Ведь у Машеньки травма. Могут быть последствия. И лучше, если рядом будет понимающий человек. Лидочка поверила. Господи, стоило сделать вид, будто на ее стороне играешь, и она мигом отбросила прежнюю подозрительность. Я же понадеялся, что сумею лучше изучить Машеньку, предоставлю доказательства своей правоты или же неправоты, что тоже было вполне возможно. Никогда не идите на поводу у тех, кого любите. Слабости лишают разума.

– Лидочка, послушай, мальчик не виноват! Она сама...

Круглое лицо идет морщинами, собираясь тяжелыми складками на подбородке и шее. Белые пальцы с черными ногтями впиваются в скатерть, а глаза, туманные глаза, вспыхивают злостью.

– Лидочка, даже если бы Влада не существовало, Машенька все равно умерла бы. Петля, нож, прыжок с крыши, твое снотворное...

– Заткнись!

Надо бы, но Илья Семенович продолжает говорить, цепляясь словами за надежду. Молчать – значит поддаваться ее безумию.

– Если кто и виноват, то ты! Да, Лида, именно ты. Я же предупреждал. Я просил тебя прислушаться. Но ты не хотела! Ты, врач, пусть и не практикующий, должна была видеть.

Лицо отдаляется. Не признает она, потому что сама безумна в любви своей, отданной одному.

Тяжело вспоминать свои ошибки, еще тяжелее – каяться. Пусть не перед священником, но перед человеком посторонним, которому совершенно ни к чему подробности старой истории.

– Я начал навещать Машеньку и Влада. Сначала редко, потом чаще. По-моему, ей даже льстило такое внимание к проблемам дочери.

Вот только проблемы Лидочка видела совсем не те. Ах, Машенька снова замкнулась в себе. Ее, наверное, обидели. Кто? Список бесконечен: подруга, консьержка, продавщица из магазина, нахамившая крохе. Влад. Пожалуй, он был единственной постоянной величиной в списке обидчиков.

– Супруг Лидочки оказался человеком мягким, внушаемым. Жене он верил. Детей любил, но вяло, так, чтобы эта любовь не причиняла душевных неудобств. В воспитательный процесс, соответственно, не вмешивался. Трагедия случилась спустя несколько лет. К тому времени я уже числился другом семьи и сам начал верить, что играю именно эту роль. Более того, я уже сомневался, была ли болезнь.

Ах, эта широкая грань нормальности, по которой Машенька гуляла, как кошка по парапету крыши девятиэтажного дома! Одно неловкое движение...

– Владу было одиннадцать, когда Машенька повесилась. Лидочка оставила их вдвоем, поручив Владику присматривать за сестрой.

Человек рядом шевельнулся, мутная тень, пробивающаяся сквозь бельма глаз, чтобы слиться с тенями иными. Не задает вопросов, не мешает. Слушает.

Спасибо.

– Машенька играла с картами. Не знаю чем, но ей нравилось это занятие. Она и мне не раз раскладывала пасьянсы, правда, предсказывала всегда одно – смерть. Полагаю, в тот раз было так же. Пасьянс. Предсказание, засевшее однажды в больном мозгу, и ссора. Владик сказал ей, что она врет. Что она постоянно предсказывает смерть, но никто не умер. И тогда Машенька заперла брата в ванной. Сама же соорудила петлю из пояса Лидочкиного халата и повесилась. Она доказала правдивость своего гадания. Влад же... что он мог сделать?

Но разве Лидочке объяснишь? Господи, как она кричала. На Влада, на мужа, на него. На милиционеров, которые приходили опрашивать. Требовала избавить ее от маленького ублюдка. Успокоительные почти не помогали. Лекарства отключали Лидочку, погружая в нервный сон, но, проснувшись, она начинала скандал наново, подхватывая оборванную ноту.