Читать книгу "Сокровище Харальда - Елизавета Дворецкая"

Глава 15

В Орше их ожидал человек Всеслава, передавший распоряжение везти княжну не в Луки, а во Всесвяч — городок на берегу Всесвяцкого озера и реки Всесвячи. Двадцать лет назад, по окончании войны между Ярославом и Брячиславом, полоцкому князю достались Всесвяч и Витьбеск, и за это время он постарался укрепить их, чтобы никто больше не вырвал из его рук важнейший участок великого торгового пути. Во Всесвяче Елисава нашла все свое добро, а также боярынь и отца Сиония. Все были здоровы, не считая того, что у Прозоровны то ли от холода, то ли от частых переездов, непосильных для пожилой женщины, разболелась и распухла нога — местная ведунья дважды в день ставила ей припарки.

Здесь же Елисаву встретил Всеслав. Встрече он явно обрадовался, и Елисава, к собственному удивлению, тоже была рада ему. Давно ли, казалось, она знать не знала этого человека, а теперь весь он дышал искренней радостью и братской любовью, и это было так приятно, что Елисава приободрилась и даже страхи ее отступили.

— Харальд, надо думать, уже вот-вот будет здесь, — рассказывал ей Всеслав. — Ты две недели к отцу ездила, за это время мой гонец до Ладоги добрался, и если Харальд сразу выехал, то со дня на день надо ждать.

Но его расчеты не оправдались: Елисава жила во Всесвяче уже дней десять, а Харальд все не появлялся. И она не рада была этому ожиданию: каждый день только усиливал ее мучительные колебания. Всеслав как мог старался развлечь княжну: устроил охоту, каждый день предлагал ей сходить по грибы, половить рыбу. Зазвал старика-кощунника, под гусли певшего Елисаве и боярыням сказания об удалом витязе Всесвяте, который первым пришел на эти земли и в честь которого получили название река и озеро. Елисава хваталась за любое дело, лишь бы не сидеть в душной горнице и не мучиться все теми же тяжелыми мыслями. Поделиться с отцом Сионием она так и не решилась, ибо знала, что он, безусловно, осудит весь этот замысел. Только сама она могла выбрать наименьшее из возможных зол — для себя, отца, Всеслава и Харальда.

Приближался к концу уже третий месяц с тех пор, как она покинула Киев, чтобы стать королевой Норвегии. После похолодания вдруг снова началась жара, да такая, какая бывает не всякий липень. Заканчивалась жатва, в окрестных селах справляли Дожинки. Убранные поля украсились «Велесовыми бородами» — последний клочок нивы оставляли несжатым, колосья заплетали косичкой, украшали лентами и венками, обкладывали кругом из камней, чтобы запечатать на поле дух урожая, не дать уйти вместе со сжатым хлебом живоносной силе земли. Всеслав каждый день водил Елисаву на эти праздники — смотреть, как жницы водят хоровод вокруг «Велесовых бород», катаются по ниве, чтобы вернуть растраченные силы и оставить приобретенные боли в спине, поют песни. В жертву истощенным полям приносили козлов за всю вервь, а на каждом поле — петухов. Жертвенной кровью кропили стерню и последний сноп, а голову зарывали в углу поля, под Велесовым снопом. Елисава наблюдала за этим с большим любопытством — раньше она видела, как из последнего снопа делают куклу, одетую в женское платье, и несут в село. Но и там, и здесь все кончалось пиром: в селах накрывали столы прямо на улице, подавали кашу из ячменной крупы с маслом, варили пиво, пекли пироги из новой муки, жарили огромные многоглазые яичницы, резали вскладчину барана, свинью или теленка. Отец Сионий осуждающе качал головой и говорил, что все это — бесовское идолослужение, но разве можно было убедить простой народ, что молитвы Господу вполне заменяют сложные обряды по восполнению сил земли, растраченных на нынешний урожай, и обеспечивают благополучие следующего года? Так что, вероятно, обрядам этим предстояла еще очень долгая жизнь.

За двенадцать-пятнадцать дней Елисава неплохо узнала ближайшие окрестности Всесвяча и уже не боялась бродить там, в одиночестве, в сопровождении только Буденихи и Кресавки или еще кого-то из женщин с воеводского двора. Жара наконец спала, по утрам выпадали дожди, появились грибы. Елисава полдня проводила в лесу. Там было влажно, тепло, тихо и хорошо. Здесь она словно находилась в ином мире, где не существовало ни Киева, ни Полотеска, ни Норвегии, ни Ладоги, ни князей и конунгов — ничего из того, что не давало ей покоя. Здесь можно было просто бродить, отыскивая во мху и опадающих листьях коричневые и рыжие шляпки грибов, радоваться каждой находке и вовсе не думать о сокровищах Харальда, награбленных в Византии и Серкланде. Лес словно защищал ее от всех тревог и волнений, и на душе становилось мирно и ровно. Время словно застыло, и княжне хотелось, чтобы так продолжалось вечно. Елисава знала, что это невозможно, что большой мир за границей этого леса живет своей жизнью, что идут где-то дружины, плывут ладьи, князья и конунги принимают решения, изменяющие судьбы сотен и тысяч человек, — и что когда-нибудь этот мир снова достанет ее. Она для него важна, и он не выпустит ее из рук. Но думать об этом не хотелось, и Елисава просто закрывала глаза на будущее, предоставив ему самому ее найти.

И оно нашло ее. Однажды, далеко за полдень, она возвращалась во Всесвяч, и берестяной короб, который Кресавка несла за плечами, был полон грибов. Белява, молодая челядинка со всесвяцкого двора, тоже волокла немаленькую корзину. У Елисавы лукошко было небольшое и нетяжелое, куда она отбирала самые лучшие молоденькие боровички. Бродя по лесу с самого рассвета, княжна устала, промочила ноги и подол, а спутавшиеся волосы все время лезли в глаза, как она ни старалась засунуть их под платок. Перебросив косу на грудь, Елисава на ходу выбирала торчавшие из волос сосновые иголки, крошечные веточки и листики. Кресавка и Белява, бродя за кустами в нескольких шагах от нее, болтали о чем-то своем. До Елисавы долетал голос женщины, делившейся переживаниями девичьей поры:

— А она, Ивка, завистливая была — ужас! Если у кого-то хорошо, то ей прямо острый нож. Увидит, улыбнется кисло, будто клюквы полный рот набрала, и говорит жалостливо: хороша, дескать, твоя верхница, да кто же ее так красил, пятна одни, видать, тебе кору подсунули старую, сухую… А как стала я замуж идти, ее совсем перекорежило. Да и то сказать, Туряка мой был парень видный, на всю волость первый, на него все девки зарились, ну и та Ивка тоже. Стала я девичник делать и ее позвала — как же не позвать, во всех хороводах вместе ходили. Пришла она, сидит. И я сижу посреди избы, девки мне песни поют, а я сижу, и все мне мерещится: сейчас упаду и лицо разобью. С чего бы мне падать, сижу себе и сижу, а все мерещится: вот сейчас упаду! И вдруг слышу — шум и крик впереди! Гляжу — а там Ивка на полу бьется, из носа и губы кровь хлещет! Мне бабка потом рассказывала — хорошая у нас бабка есть, Чередица, и травы какие хочешь знает, и заговаривает, и гадает, и сглаз снимает. Я ее-то тоже позвала, чтоб оберегала. Вот она мне и рассказала потом: сидит она и видит, что Ивка будто шепчет что-то. Ну, она ее шепот собрала и ей самой назад бросила. Ну, Ивка и грохнулась. Это она меня сглазить хотела, чтобы я упала и лицо разбила, чтоб на свадьбе уродиной была побитой. То-то мне мерещилось, что сейчас упаду. Кабы не бабка, все по-Ивкиному бы и вышло. А так сама грохнулась, дура завистливая!

Елисава заслушалась, увлекшись повестью о сельских страстях, и не сразу заметила, как впереди, шагах в десяти от нее, что-то мелькнуло. И вдруг застыла как вкопанная. Из-за деревьев навстречу ей вышел Харальд.