Читать книгу "Сто чудес - Зузана Ружичкова"

– Зузана, ты позабыла это прошлой ночью.

Раздался общий смех.

В руках директора «Прагоконцерта» я была словно марионетка, он звонил и говорил: «Ты летишь в Армению на три недели, с такого-то числа по такое-то». Как правило, мне выбирать не приходилось, но все же кое-куда я не хотела ехать. Когда в 1970 году меня отправляли в Турцию, Виктор неожиданно вмешался:

– В Турции эпидемия холеры. Я позвоню в дирекцию и скажу им, что ты туда не поедешь.

Однако результат оказался неожиданным.

– Ну что ж, хорошо, – согласились в дирекции. – В таком случае она едет в Иран.

Я прилетела в Тегеран, когда еще правил шах, а не аятолла Хомейни. Прекрасный город, немного напоминавший Париж, полный элегантно одетых женщин и дорогих машин. Представитель чешского посольства вручил мне огромный букет, ко мне все относились очень любезно. Я надеялась, что никогда не попаду туда вновь.

Пражская академия предложила мне должность ассистента преподавателя, но без какой-либо учебной деятельности, потому что клавесин как отдельный предмет еще не изучался. Поэтому, когда Братиславская академия музыки позвала меня преподавать, я предпочла ездить туда на ночном поезде и проводить занятия один день в несколько недель. Это продолжалось пять лет, пока меня не сменил мой ассистент, но словаки были очень добры и пообещали, что в Братиславе для меня всегда найдется местечко.

Еще меня постоянно звали на Баховскую неделю в немецком Ансбахе, относительно новый фестиваль, проводившийся тогда клавесинистом и дирижером Карлом Рихтером. Я играла там все, от «Гольдберговских вариаций» и «Бранденбургских концертов» до «Хорошо темперированного клавира» и «Инвенции № 1 в до мажоре». После этого я получала приглашения из разных стран, на баховские и другие фестивали в Лейпциге, Гейдельберге, Франкфурте, Бате и Орегоне и в СССР, и за все хорошо платили.

Государство отбирало у меня почти восемьдесят процентов иностранной валюты, но не могло наложить лапу еще и на то удовольствие, которое мне приносили сами выступления. За работу мне платили кое-какие деньги чешскими кронами, и этого было достаточно. И Виктор получал удовлетворительные гонорары за свои сочинения. Власти, осведомленные о нашем финансовом состоянии, считали, что нам не надо особо роскошествовать, однако я и Йозеф Сук, вероятно, все же были наиболее высокооплачиваемыми чешскими исполнителями классической музыки. И главное, что я наконец купила клавесин, так что мы продали рояль и приобрели инструмент фирмы «Аммер» в Восточном Берлине. Теперь я могла играть дома сколько душе угодно. Этот же клавесин я брала с собой на гастроли. Я срослась с ним крепче, чем с другими инструментами, пока в восьмидесятых не приобрела клавесин работы немецкого мастера Георга Цаля.

Однажды меня вызвали в Министерство культуры и сообщили, что приезжает советская преподавательница «послушать» мои уроки в течение полугода. Мне не разрешали обучать чешских студентов или сколько-нибудь значимых людей из соцстран, но один мой коллега из СССР, преподававший игру на органе, посылал мне русских учеников на классы клавесина. Преподавательница приехала, стала ходить на мои занятия, делать заметки. Ее сопровождала переводчица, красивая блондинка с великолепными косами. Я прозвала переводчицу русским словом «бабушка».

Два часа я подробно объясняла, чему посвящены мои уроки, и тогда преподавательница сказала негромко по-английски: «Вам не стоит распинаться. Бабушке просто хочется легкой жизни. И это не ее волосы, она носит парик, чтобы выглядеть совсем на русский лад». Мы подружились и поддерживали связь, а когда я приехала в Минск, она водила меня в музеи и на подпольные концерты. Надо было дождаться, когда мой переводчик уснет, чтобы я могла улизнуть. Это была очень милая женщина, и ее дочь звали, как и меня, Зузаной. Зузана погибла в 1986 году во время Чернобыльской катастрофы.

Мои странствия и концерты продолжались, но я редко понимала, что происходит за сценой. Один мой знакомый по «Прагоцентру», виолончелист, работал в Министерстве иностранных дел, и, к счастью, такие люди тоже испытывали чувство солидарности со мной.

Однажды в семидесятых он пригласил меня в свой кабинет и показал письмо из чешского посольства в ГДР, в котором говорилось, что я слишком часто бываю в Восточной Германии и даю там слишком много концертов. В этом письме требовали, чтобы мой знакомый воспрепятствовал моим дальнейшим поездкам туда. Со смехом он порвал бумагу и выбросил клочки в корзинку для мусора.

ВИКТОРУ ТОЖЕ дали возможность работать, а иногда и выезжать за границу. В шестидесятых он как-то раз был выбран в члены жюри композиторского конкурса в Париже. Его попросили назвать лучшие чешские музыкальные произведения.

Мы сидели на кухне за столом, заваленным нотами, и он сказал мне, что отобрал три произведения для конкурса. Одно принадлежало коллеге, который когда-то поносил его и тем самым лишил преподавательской работы в Академии.

– Ты это серьезно? – ошеломленно спросила я.

– Да, конечно. Музыка хорошая.

Коллега не выиграл конкурс, но получил одну из премий. Вряд ли он догадался, что это Виктор номинировал его.

Помимо замечательных сочинений, созданных им в 1960–1970-е годы, Виктор еще и собрал великолепный детский хор. Может быть, одним из его величайших достижений стало то, что в 1966 году из разговора за ланчем с коллегами на чешском радио возник «Кончертино Прага». Виктору не нравился шум в столовой для персонала, и он предложил своим сотрудникам есть в самом отделе.

– А кто будет убирать за нами? – спросили они.

– Я, – ответил Виктор. – Дома я все равно мою тарелки.

Все в отделе любили его, и один из позднейших биографов написал о нем, что именно Виктор был клеем, накрепко соединявшим всех вместе. За ланчем высказывались и обсуждались различные идеи, и одна, его собственная, – о проведении радиостанцией международного детского музыкального конкурса. Трудность заключалась в том, как собирать детей в Праге.

Уже вечером того же дня он придумал, что можно попросить радиостанции из разных стран прослушивать присланные им записи, оценивать их и посылать победителя в Прагу. Были обозначены категории медных, духовых, виолончели, скрипки, камерного ансамбля и фортепьяно. До пятидесяти победителей состязаний приезжали в Прагу каждый год, чтобы сыграть концерт с оркестром и получить CD своего выступления.

Я терпеть не могла сидеть во всяких жюри, но там мне нравилось, потому что, слушая, я не знала, сколько лет исполнителю, мальчик это или девочка, из какой страны. Допустим, я слушала прекрасного скрипача, думая, что это мальчик из России, а потом оказывалась, что это бельгийская девочка. Было увлекательно: мы открывали четырнадцатилетних, никому не ведомых виртуозов, игравших как настоящие мастера. Музыка обладает большим значением, чем мы сознаем, и, когда нам удавалось найти невероятно одаренных юных музыкантов, это часто меняло всю их жизнь – и нашу тоже.

Вот прекрасная история, случившаяся благодаря этому незабываемому конкурсу. Победители приехали для выступления, и ведущий Лукаш Гурник задавал каждому один и тот же вопрос: «Что бы ты сделал или сделала, если бы правительство запретило классическую музыку?»