Читать книгу "По счетам - Андрей Константинов"

– Извините, Андрей Аркадьевич, но я не вполне понимаю, к чему вы клоните?

– А клоню я, голубушка, к тому, что подобного рода деятельность – от слова «само-» – должна опираться на утвержденные учебно-методические планы. – Пономаренко перевел взгляд на «сучку из РОНО»: – Элеонора Рудольфовна, скажите, вам таковые предоставлялись?

– Разумеется, нет, – охотно отозвалась та. – Более того, я никогда не скрывала своей тревоги по поводу функционирования на базе нашего краеведческого музея этой… подпольной изостудии.

– Элеонора Рудольфовна! – укоризненно покачал головой Ветлушкин. – Вы бы все-таки выбирали выражения? Ну что значит подпольной?

– А я выбираю! Вы видели, что они там с учениками рисуют? Церкви, погосты, курганы какие-то, избы разрушенные. Сплошь, извиняюсь за грубое слово, декаденс.

– А разве «декаданс» – грубое слово? – невинно уточнила Ирина.

– А вы мне тут не дерзите! Я вам так скажу, Андрей Аркадьевич, даже если бы Ирина Петровна и сподобилась принести мне на утверждение методические планы… Хотя лично я сомневаюсь в ее способности грамотно их подготовить…

– Ну, это уже слишком! – снова возмутился Ветлушкин. – Между прочим, до перехода на работу в музей Ирина Петровна несколько лет преподавала рисунок в Доме пионеров!

– Вот именно! А теперь, воспользовавшись служебным положением, переманивает к себе наших детей! В итоге по результатам минувшего учебного года недобор учащихся по изостудии Дома пионеров составил почти сорок процентов!

– А я никого и не переманиваю! Дети сами…

– Сами, Ирина Петровна, это когда после шестнадцати лет! – назидательно изрек Пономаренко. – Стукнет сопляку шестнадцать – вот тогда пожалуйста: хочешь во взрослое кино, хочешь в музей. Вот с этого момента, как говорится, сами с усами. Но до того – извини-подвинься! С детьми самодеятельность хороша только в одном случае.

– Это в каком же? – с вызовом поинтересовалась Ирина.

– Когда она художественная и на сцене! А для всех остальных случаев существуют педагоги, методисты, пионервожатые и комсомольская организация. Я доступно излагаю?

– Вполне.

– Прекрасно. Довожу до общего сведения, товарищи, что по возвращении в Кострому мною будет подготовлено распоряжение о запрещении штатным музейным работникам заниматься любой сторонней деятельностью, за исключением научно-просветительской. А то – сегодня один при музее изостудию заведет, завтра другой – кружок кройки и шитья. А там, глядишь, и вовсе какую-нибудь частнособственническую потребкооперацию замутят?..

* * *

Ближе к вечеру, когда московская жара начала потихонечку, нехотя идти на убыль, в Сокольниках, на Оленьем валу, остановилось такси, высадив одинокого пассажира, имущество которого состояло из чертежного тубуса и небольшого, явно нового чемоданчика.

Дождавшись, когда такси уедет, Барон перешел на противоположную сторону улицы и прошествовал с полквартала назад. Следуя профессиональной привычке, он никогда не озвучивал таксистам настоящего адреса, ибо опыт показывал, что те, как правило, обладают отменной зрительной памятью. Через пять минут он оказался возле дома, в котором квартировал Шаланда. Загодя посланный сюда человек от Халида предупредил старого приятеля о вечернем визите, так что в хату Барон заходил, не беспокоясь о том, что его тут не ждали…

Словно бы и не минуло недели с момента его последнего визита на эту воровскую малину. В насквозь прокуренной, пьяно гомонящей комнате за столом обнаружились всё те же. Разве что сам стол сегодня был накрыт много богаче.

– Ба-а! – восторженно откликнулся на заход питерца Казанец. – Их превосходительство Барон прибыть изволили!

– Хлеб да соль, бродяги. Но коли уж взялся следовать правилам этикета, к барону, не состоящему на службе, следует обращаться «их благородие».

– Во дает! Шпарит как по писаному!

– Присаживайся, Бароша, присаживайся, гость дорогой. Надеюсь, хотя бы в этот раз откушаешь с нами?

– Всенепременно, Шаланда. Всенепременно. По правде сказать, нынче я – голодный аки волк.

– Вот и добре.

Казанец тем временем озабоченно заглянул под стол, осматривая расставленную там батарею бутылок, большею частью уже пустых.

– А напитки-то у нас катастрофически испаряются! Я, пожалуй, метнусь за добавкой, а, Шаланда? Пока гастроном не закрылся.

– Сиди, я схожу, – поднялся со своего места Гога, вызвав немалое удивление подельников. Ибо ранее в подобных «благородных» поступках замечен он не был. – Все равно мне еще… того… папирос купить.

– А и то. И сгоняй. Тебе физические упражнения только на пользу, – благодушно дозволил Шаланда. – Барон! А ты пока харчись, дорогой! Жировка у нас нынче по высшей категории!

– А всё твоими молитвами, – угодливо уточнил Казанец.

– Харчись и рассказывай. Как сам? Как Питер? Как девки питерские?

– Братцы! – взмолился Барон. – Не портите обедню! Дайте хошь серёдку набить, чтоб краешки заиграли.

– Всё-всё, умолкаем… Но водочки-то выпьешь?

– Не откажусь. Я ж из Ленинграда, а у нас там не пьют всего четыре человека. Да и то потому, что руки заняты.

– Это кто ж такие занятые будут?

– Парни с конями. Те, что на Аничковом мосту стоят.

Московская гоп-компания дружно заржала. Аки те кони, что на Аничковом…

* * *

Часа через полтора, когда была выпита уже и изрядная часть принесенного Гогой спиртного, Шаланда, пошатываясь, прошествовал на кухню, где под фальшь-половицей он хранил ватажный общак. И вскоре возвернулся с неизменно радующей взор каждого строителя безденежного коммунистического общества пачкой дензнаков, торжественно выложив ее перед Бароном.

– Твоя доля, друг сердешный. За вычетом комиссионных Халиду. Не беспокойся! Со стариком я рассчитался, так что более никто никому ничего не должен.

– Премного.

Барон небрежным жестом смахнул деньги со стола.

– Еще картина осталась, – напомнил Казанец.

– Точно! Барон, ты там, в своих невских палестинах, на живопи`сь, случаем, никого не подписал?

– Пока нет, но активно работаю в этом направлении. Потенциальный клиент категорически не желает брать кота в мешке. И я его отчасти понимаю. Слишком высок в этих и без того узких кругах оборот подделок. Холст под лупой смотреть надо, пальца`ми щупать… Потому, если высокое собрание возражать не станет, я бы забрал его с собой? Так будет проще общаться с коллекционерами.

– Да ва-аще без проблем! Забирай и увози отседова эту дуру. Лично мне только спокойнее будет.

С этими словами Шаланда распахнул створки платяного шкафа и достал спрятанный под грудой шмоток свернутый трубочкой холст.